Сергей Эс - Процесс без срока давности

Не буду останавливаться на других вещах, потому что не хочу задерживать вашего времени. Я признаю тот факт, что был один разговор с Карелиным и Камковым, причем инициатива шла от "левых" эсеров насчет ареста на 24 часа Ленина и дальнейшем блоке с "левыми" эсерами. Но на первый разговор ответ был отрицательный в грубой форме, а насчет того, что впоследствии при посредстве Пятакова велись переговоры с "левыми" эсерами и это можно рассматривать, как сформулировал, если не ошибаюсь, гражданин Прокурор, как попытку свержения Советской власти насильственным путем, - это я признаю, такой момент был. Намерение физического уничтожения - это я категорически отрицаю, и здесь никак не поможет та логика, о которой говорил гражданин государственный обвинитель, что насильственный арест означает физическое уничтожение. Учредительное собрание было арестовано, однако никто там физически не пострадал. Фракция "левых" эсеров нами была арестована, однако там ни один человек не пострадал физически. "Левыми" эсерами был арестован Дзержинский, однако он физически не пострадал, а я говорю, и это было опущено в речи государственного обвинителя, что в этих разговорах, преступных и злодейских, специально говорилось о том, что во что бы то ни стало не был бы задет ни один волос на голове соответствующих лиц. Это может показаться как угодно, но именно так было в действительности.

Этот эпизод после-брестский, он вообще занимал во времени необычайно маленькое место, потому что вскоре после этого "левые" эсеры выступили. Нам приходилось арестовывать "лево" - эсеровскую фракцию, я сам принял участие в этой операции, я сам принял участие в руководстве арестом фракции "левых" эсеров. После этого вообще ничего не было с "левыми" эсерами. Я ездил за границу для революционной деятельности, потом оттуда вернулся, потом, повторяю, я был ранен "лево"- эсеровской бомбой.

Мой гость нервно поднялся с кровати и начал ходить по комнате. Однако так и не проронив ни слова, снова сел и некоторое время просидел молча.

- Неправильно, - наконец заговорил он, - что в заключительном слове я опять начал оправдываться. Зачем? Надеялся на смягчение приговора?...

Некоторое время он просидел с поникшей головой.

- Да, - снова негромко сказал гость, - в тайне надеялся…

Он устремил взгляд на черное окно.

- Надеялся… - снова проговорил он, и мне показалось, что на краешке его глаза что-то блеснуло.

- Глупо! – продолжил он. – Ужасно глупо я выглядел! Ведь, казалось бы, год тюрьмы столько ума добавил… целый год.

Я невольно напрягся. Мне почему-то подумалось, что он имеет ввиду какие-нибудь пытки, побои, издевательства.

Мой гость скользнул по мне быстрым взглядом.

- Ну что вы! – бросил он, иронично усмехнувшись, - никто меня не пытал. Напротив, я очень плодотворно работал, написал несколько статей, кое-что добавил в автобиографию… И даже продвинулся в теории…

Гость помрачнел.

- Я дошел до истин, понимание которых ранее предотвратило бы мое нынешнее положение.

Взгляд его снова погас, и мой гость опять на какое-то время ушел в себя.

- Ленин говорил, - продолжил он, - что я не понимал диалектики и серьезно ее не изучал. Разумеется, я не был с этим согласен. Кто-то однажды пошутил, что Бог многое в людях распределил неравномерно – ума, физической силы и так далее, кому-то больше, кому-то меньше, кому-то совсем ничего, но каждого он в полной мере наделил здравым смыслом, ведь до сих пор на недостаток Bona sens ( здравого смысла, - авт. ) никто никогда не жаловался.

Гость усмехнулся.

- Так же и с диалектикой. Каждый считает себя понимающим в этой области. И нужно мощное потрясение, вроде года тюрьмы и раздумий в тюремной камере один на один с ручкой и бумагой, нужно остановиться, освободиться от суеты, от бега времени, который несет тебя постоянно вперед, который каждодневно ставит перед тобой задачи, что поглощенный ими ты отодвигаешь минуты, необходимые на раздумья… Тюремная камера – идеальное место для такой остановки, у тебя, наконец, появляется достаточно времени для раздумий, возможность обнаружить в себе огромный диалектический изъян.

В чисто философской области я наконец разглядел свою подверженность абстрактному схематизму, когда гонялся за «последними обобщениями», отрывая их от многообразия быстро текущей жизни, и в этом мертвом подходе к процессам истории и исторической жизни лежит корень огромных моих политических ошибок, при определенной обстановке переросших в политические преступления.

Я смешался. Вязкая, витиеватая речь гостя затрудняла возможность следить за мыслью.

- Нельзя ли пояснить? - с недовольством проговорил я.

Гость изумленно посмотрел на меня.

- Ну, например, я был против Брестского мира, абстрактно рассуждая о том, что всякое государство должно быть защищаемо, а на самом деле массам позарез нужна была передышка. Далее, я полагал, что общая логика движения к бесклассовому обществу подразумевает снижение остроты классовой борьбы. По-человечески это даже легко понять. Нужно самому пережить эйфорию октябрьского переворота, чтобы заразиться иллюзорными ожиданиями скорого построения светлого будущего. Тогда многим казалось, что теперь-то все классовые войны канут в Лету. Я стал слеп к врагам. Далее, меня, как "левого коммуниста" потряс своей эффективностью ленинский НЭП. Поварившись в каше военного коммунизма, побившись о его стену своим собственным лбом, своими глазами увидев его бесперспективность и начав разувериваться в возможности построения социализма в России вообще, я в шоке наблюдал, как возрожденные законы капитализма выправляют ситуацию в экономике. Под влиянием этого шока я абсолютизировал успехи НЭПа, полагая, что его механизмы, то есть чисто рыночные законы, фундаментальны и для социализма и помогут нам и дальше строить новое общество. Позднее развив на основе этого постулата свои теоретические воззрения, я пришел к схематическим построениям, что достаток общества будет прирастать стремлением к богатству самой экономически деятельной части населения. А в аграрной стране несложно найти таких людей. Я обратил внимание на кулаков, увидел в их торгово-закупочной активности локомотив экономики. Я сказал им "обогащайтесь", полагая, что они вместе со своим богатством гармонично врастут в социализм и тем самым насытят и его. В мои умозрительные схемы никак не вписывались те реалии, что кулаки – это класс, враждебный нам класс, инородный нашей системе класс, который обратит свои богатства против нового строя, развернет против пролетарского государства настоящую войну.

- Но погодите! – воскликнул я. – Вы же сами сказали на суде, что готовили кулацкие бунты!