Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым

Однако Микола последнее не слушал, будто пьяный поплелся домой. С тех пор стал вокруг болота бродить. Углядит осину, за ствол ухватится, потрясет и на листья долго глядит. Люди и поняли — умом трекнулся. А в ту осень клюква на удивление уродилась. Старики баяли:

— Русалочьей кровью ягода напиталась, собирать пора.

Люди вдоволь ягоды на зиму запасали, чуть не лопатой гребли. И Арсентия семья собралась. Сам с женой, тесть с тещей, Первуня-пасынок и девчоночки-погодки. Шустрые обе, наперебой помогать лезли. Около отца с матерью повертелись, деду с бабкой кой в чем подсобили, к брату направились. А тому помощь их совсем ни к чему — шестнадцатый годок минул, могутный в плечах, короба с ягодой играючи на телегу грузил, сестренки только мешали. Застрожился было:

— Вот я вас понужну! — и шутейно замахнулся, щелкнуть хотел, да треск недалече раздался. Глянули все — Микола Терпышный бредет: косматый, в бороденке у рта клюквина зацепилась, сам шальными глазами осины оглядывает. А то подойдет к какой-нибудь, потрясет и давай кулаками долбить. Вскоре, бормоча непонятное, мимо прошел, а как скрылся, девчонки и спрашивают:

— Что с ним? Почто осины трясет?

А взрослые будто не слышали. Арсентий коня стал запрягать, дед цигаркою затянулся, мать с бабкой потупились, ягоду дерюжками накрывают. Вскоре и отправились. Девчонки про Терпышного забыли, забалаболили о пустяках. А Первуня на старших поглядывает — почуял, что-то скрывают, ну и спросил:

— Чего ж про Терпышного не рассказываете?

Взрослые опять не ответили, молча к дому доехали.

Вечером, перед закатом, Первуня на завалинку к деду подсел и опять:

— Пошто Микола круг болота бродит, осины трясет? На селе парни сказывали, с золотыми листьями какую-то ищет.

Старик покурил да и рассказал про Анику Бубуева, про то, как с Васеной обманули они Алену-красавицу, да про то, что Данила ее из болота вызволил. А потом добавил:

— При тятьке об этом не заговаривай, ему и так не сладко досталось. А что осина золотом Бубуева одарила, поди, враки все. Кто поверит, тот ума лишается. Вон как Терпышный.

Парень больше не спрашивал, а все ж любопытно было на деревья с золотыми листьями поглядеть. Зимой подрядился торговым мужикам в помощь за медом, за орехом к Даниле старому на остров съездить. Тому уже сообщили, что Аники не стало, но Алена с Аришкою хоть от людей не прятались, а все же на глаза не лезли, так-то спокойнее. Ну и в этот раз. Прикатили мужики, Алена самовар поставила, в стайку ушла корове с козой сена задать, Аришка в глубь острова убежала. Вскоре мужики на подводы мед Да орех погрузили, в избу зашли почаевничать, разговоры про жизнь повели. Данила и рассказал, что Аника Аришку покалечил, жилку шейную ей повредил, оттого голову теперь набок носит.

Первуня не слышал — не стал чай пить, добрел по льду вокруг острова. Поглядел на осинки голые, что на глаза попались, да усмехнулся, дескать, и вправду вранье, что золотые денежки на деревьях растут. И вдруг скрип снега послышался, оглянулся — девчонка из-за кедра выглядывает, сама головку набок склонила. Парень и крикнул

— Эй, чего прячешься, востроглазая?!

Аришка ойкнула, за деревьями скрылась. Парень плечами пожал: “Пугливая”. Да и воротился к подводам Мужики ехать уж собрались, вскоре отправились. Первуня их спрашивает: что, мол, за девчонка на острове? Те поведали, что Данила рассказывал. Первуня и понял, отчего головку Аришка держит наискось. В ту зиму не пришлось ему боле на острове побывать. Вскоре с Арсентием в город уехал на заработки. Однако нет-нет, да и вспомнит: “Ишь, востроглазая!” К весне в здоровенного парня вымахал, ко многим девчатам приглядывался, да не к душе были.

Летом на ярмарке глядит, недалеко, у галантерейной лавки, Данила стоит с дочерью, обновы для Ариши приглядывает. Она-то уж совсем девушкой стала, как и мать — красавица синеокая, русые волосы в тугой косе заплетенные, только головка чуть набок. Парень заметил, вроде как повернулась она, взгляд метнула в его сторону. Подойти хотел, но друзья на миг отвлекли, а как глянул, Данилы с дочерью у лавки не было, в толпе затерялись. Парень туда-сюда заметался, да так не увидел их более.

Вернулся домой, кой-что по хозяйству стал ладить, все из рук валится — образ Аринин перед глазами стоит. Вечер наступил, а он все молчит. Родители да дед с бабкою это заметили, дед усмехнулся:

— Ты што ж квелый такой, али дружки бока за девок намяли?

Ничего Первуня не ответил, а как от ужина отказался, мать-то и запричитала:

— Уж не захворал ли Первунюшка?!

Парень опять молчок, собрался, ушел на сеновал ночевать. Долго в звездное небо глядел. Наутро решил к болоту сходить, про тропу Данилину слыхал, ну, и подумал: “Найду тропу, доберусь до острова”. Пока солнце не встало, отправился. В одном месте походил, в другом, вымок весь, и все без толку. Присел на коряжину, штанины у портков отжимает, вдруг видит, опять Терпышный бредет, да на этот раз не мычит и осины-то не оглядывает, сам слегой в болото тычет, тоже, видать, брод ищет Присел парень за коряжиной, затаился. Да Терпышный будто учуял, обернулся да прямо парню в глаза:

— Что, Первун, и тебя водяного золото притянуло?

Сам смотрит и говорит здраво, будто убогим никогда не был.

Парень глядит на Терпышного удивленно. Микола ухмыльнулся под нос.

— Будет зенки пялить! Сказывай, зачем к болоту пришел?

Первун и не знает, что отвечать, не скажешь ведь, что из-за Арины к острову пробирался. Соврал невпопад: клюкву, дескать, глянуть хотел, поспела ли? А про осинки с листьями золотыми — враки все! Терпышного тут будто шилом ко. льнули, сунул руку за пазуху:

— А это видел! — и блеснул перед носом Первуни золотой денежкой. — С острова когда-то принес! А мог хоть горсть, хоть шапку набрать.

И рассказал парню, как на остров попал, как червонцев кучу видением посчитал, а потом и про Анику, как тот погиб, и про русалку с золотыми монистами. Ну, а чтобы у других охоту отбить про золото спрашивать, убогим прикинулся. И который уж год не может на Гриву попасть, с лета ведь надо али ранней осенью, пока листья не осыпались.

Почесал парень затылок, да и говорит:

— Деньги, поди, никому лишними не были. Да только дело твое неверное, от лихих доходов дурная жизнь — старики так говорят. И сам ты про Бубуева сказывал — был мужик как мужик, а разбогател — волком стал и погиб, как собака!

Отмахнулся Терпышный, на мокрые штанины Первуни показал, прищурился:

— А ведь и ты свой антирес соблюдаешь, какой только — не ведаю, — и ближе к парню подсел. — Ты меня лучше слушай! — И провел пятерней круг шеи своей. — Мне напарник во как нужон! Вдвоем только переберемся на остров.

Почесал парень затылок: “Была не была! — думает. — Когда еще случай такой представится”. И кивнул согласно.