Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым

Улиссу не удалось отыскать среди деревьев колпак Большой Ямы, она была еще далеко и наверняка засыпана снегом, да ему и не было в этом особой нужды. Дорогу он знал хорошо, и сейчас его больше интересовало то, что происходит в лесу. Медленно переводя взгляд с холма на холм, от болотца к болотцу, от прогалины к прогалине, он внимательно рассматривал каждое пятнышко, каждую крапинку на снегу старался не пропустить ни одной мелочи — ведь эта мелочь могла оказаться свирепнем. Но все было спокойно и пусто в лесу. Там вообще не ощущалось никакого движения, только ветер разгуливал по верхушкам деревьев.

А ведь раньше было не так, подумал Улисс. Он вспомнил стада быкарей, бродивших здесь год назад, выводки клыканов, спешивших присоединиться к стае, мелкую, скрытую лесную возню, которая все же была заметна опытному глазу охотника.

Окинув еще раз взглядом бесконечную даль, которую ему предстояло преодолеть, Улисс стал спускаться вниз. Надо было торопиться — солнце все ниже клонилось к западу, в сторону оставшегося позади Города. Пробираясь среди камней к своему валуну, Улисс решил, что теперь самое главное — побыстрей выйти на дорогу к Большой Яме и, по возможности, нигде не останавливаться, пока свирепень спит в какой-нибудь своей берлоге или бродит где-то далеко от этих мест. Старуха Канитель не раз угощала их с Ксаной папоротниковым супом в жаркой кухне Ямы, наверное, она будет рада Улиссу или хотя бы вспомнит его и пустит переночевать.

Улисс обогнул валун и вдруг остановился, как вкопанный. Снег на том месте, где он отдыхал, был весь перерыт, там и сям из него торчали мелкие щепы, бывшие когда-то дедовыми лыжами. Вокруг валялись клочья бывшего мешка. Все припасы и фляжка с водой исчезли.

Улисс испуганно огляделся, боясь увидеть притаившегося среди камней свирепня или какого-нибудь другого зверя, поджидающего добычу, но никого не увидел. Осторожно повернув назад, он сделал широкий полукруг и вышел к валуну с другой стороны, но убедился лишь в том, что поблизости никого нет. Мало того, он обнаружил вдруг, что ни один след, кроме его собственной лыжни, не ведет от леса к подножию Оплавленного Пальца, и это было уж и вовсе необъяснимо. В снежном месиве никак нельзя было понять, что за зверь учинил здесь разгром, был он один или целой стаей, откуда они взялись и куда подевались И никаких следов! Улисс с отчаянием смотрел на одинокую лыжню, тянущуюся от леса.

Лыжня! Как легко и быстро можно было бы по ней бежать! Как весело и ловко извивается она среди деревьев в лесу, как ровно ложится на поле! Эх! Улисс только теперь осознал, чего он лишился.

Идти без лыж — значит, барахтаться в глубоком снегу, выбиваясь из сил и едва продвигаясь вперед, значит, ночевать в лесу под носом у свирепня и продрожать всю ночь от холода. И ни крошки еды. Хорошо хоть осталось копье! Улисс замахнулся им на невидимое чудовище. Ну, попадись мне только эта скотина!

В камнях гулял ветер, сдувая с них мелкую снежную пыль. Оставалось одно — как можно скорее пуститься в путь и идти в сторону Большой Ямы, пока хватит сил. Может, и повезет, здесь ведь не так уж далеко.

С копьем на плече он двинулся вперед, инстинктивно стараясь держаться лыжни. Гладкая и прямая, как стрела, она уходила к лесу, глубоко врезаясь в мягкий снег.

Улисс остановился. В самом деле, почему она такая гладкая? Такой не может быть лыжня, проложенная одним человеком по рыхлому снегу! Она же так накатана, будто по ней ездили туда-сюда несколько раз! А это значит… Улисс в растерянности опустился на снег. Это значит, что здесь были люди! Люди обокрали его! Они пришли сюда вслед за ним, сломали лыжи, забрали продукты и, тщательно уничтожив следы, укатили обратно в лес. Но кто? Кто мог это сделать? И зачем? За что? Никогда ни у кого в Городе не возникало между собой такой вражды. Даже из-за женщин. Неужели, это чужие? Но что им было нужно от него? Если они видели в нем врага, почему бы просто не подстеречь его и не убить? Значит, им нужно было только лишить его возможности идти дальше? Почему? Улисс не находил ответа ни на один из этих вопросов. И самое главное, он не знал, что теперь делать. Прятаться от врагов? Или искать их и драться? Или попробовать объясниться? Ир на все это нужны силы, нужна способность быстро передвигаться, а какое может быть движение по пояс в снегу?

И все же нужно идти к Яме, решил Улисс, другого выхода нет. Высоко поднимая ноги, он двинулся наискосок по склону холма, постепенно удаляясь от таящей теперь опасность, ведущей к врагам лыжни…

Улисс сидел, прижавшись спиной к дереву, и тяжело дышал. Было уже совсем темно, ветер утих, и в лесу стояла мертвая тишина, по крайней мере Улисс ничего не слышал, кроме лихорадочного стука собственного сердца. Он миновал уже первые развалины — остатки построек в окрестностях Большой Ямы, но до нее самой все еще оставалось отчаянно далеко.

Когда-то здесь тоже был город, думал Улисс. Жители строили странные большие дома со стеклянными окнами и двери делали во весь рост, а то и больше, словно не боялись ни вредных дождей, ни ураганов, ни холодов. Правда, говорят, тогда было теплее, солнце чаще появлялось на небе, и совсем не было пыльных бурь. Кто знает? Может, и не было. Теперь разного наговорят, только слушай, да не верится что-то во все эти россказни. Ведь это когда было? До войны. А те, кто войну пережил, умерли почти все еще в убежище, наружу и носа не показывали. Это уж потом дети да внуки их насочиняли, как до войны было хорошо, да как тепло, да какая чистая вода. Да если бы уж так им было хорошо, разве взорвали бы они все это собственными руками.

Со стороны громоздящихся невдалеке развалин вдруг послышался шум, будто со стены посыпались мелкие камешки. Улисс насторожился, вглядываясь в темноту. Иззубренные обломки здания черной кучей проступали на фоне чуть более светлого неба и мерцающего под ним снега. Шум повторился. Снег заскрипел под грузными шагами, и от развалин отделился темный громоздкий силуэт.

Свирепень, отрешенно подумал Улисс. Ну, вот и все. Зверь приближался, двигаясь не прямо к нему, а немного в сторону, видимо, еще не заметил Улисса. Но у свирепня отличный нюх: Старый Дым, за которым зверь шел три дня и три ночи, мог бы подтвердить это, если бы на четвертый день, у самой стены Города, свирепень его не догнал.

Улисс замер, изо всех сил прижавшись спиной к дереву, словно пытался врасти в него, и, скосив глаза — страшно было даже подумать о том, чтобы повернуть голову, — не отрываясь следил за темной тушей, приближавшейся большими прыжками. Уж совсем близко это огромное черное пятно, и слышен храп, и кажется, что земля и дерево за спиной сотрясаются от прыжков чудища, и хочется вскочить и с криком броситься ему навстречу и бить, бить, бить копьем в тупую, равнодушную морду и в ненасытную пасть!