Роберт Хайнлайн - Дорога Славы

— Стар, ты такого не сделаешь.

— Почему же нет, милый?

— Перекраивать весь дом, чтобы у меня был ручей с форелью? Фантастика!

— Мне так не кажется.

— Тем не менее это так. Да и вообще, родная, вся соль не в том, чтобы перетащить тот ручей сюда, а отправиться ТУДА, в отпуск.

Она вздохнула.

— Как бы мне хотелось уйти в отпуск.

— Ты сегодня прошла отпечатывание. У тебя голос изменился.

— Это пройдет, Оскар.

— Стар, ты слишком быстро их принимаешь. Ты изматываешь себя.

— Возможно. Но как ты знаешь, судить об этом должна я сама.

— Как я знаю! Ты можешь судить все сущее, черт бы его побрал, как ты и делаешь, и это я знаю, а Я, твой муж, должен рассудить, когда ты работаешь сверх меры, и прекратить это.

— Милый, милый!

Такие случаи происходили слишком часто.

Я не ревновал ее. Этот призрак моего дикарского прошлого успокоился на Невии, меня он больше не преследовал.

Да и Центр не такое место, где этот призрак может запросто разгуливать. На Центре столько же брачных обычаев, сколько и культур — тысячи. Они аннулируют друг друга. Некоторые тамошние гуманоиды моногамны по природе, вроде, как говорят, лебедей. Так что в список “добродетелей” верность не входит. Подобно тому, как мужество — это храбрость перед лицом страха, так и добродетель — это порядочное поведение перед лицом искушения. Если нет искушения, не может быть и добродетели. Однако опасности эти несгибаемые однолюбы не представляли. Если — кто-либо по незнанию обращался к одной из таких целомудренных дам с предложением, то он не рисковал нарваться на пощечину или нож она бы отвергла его, не прерывая разговора. Если бы его услышал ее муж, тоже ничего не было бы; ревности не постичь автоматически единобрачной расе. Не то чтобы я когда-либо попробовал это проверить; они мне по виду — и по запаху — напоминали перебродившее тесто. Там, где нет соблазна, нет и добродетели.

Но возможности похвалиться “добродетелями” у меня были. Меня так и тянуло к той кошечке с осиной талией — а я еще узнал, что она принадлежит к такой культуре, в которой женщина не может выйти замуж, пока не докажет, что способна забеременеть, как в районах Южных Морей и в некоторых местах в Европе; никаких запретов своего племени она не нарушала. Еще больше меня соблазняла другая девочка, милашка с прелестной фигуркой, восхитительным чувством юмора и одна из лучших танцовщиц любой Вселенной. Она не кричала об этом на перекрестках; просто дала мне понять, что не слишком занята и вовсе не равнодушна, искусно используя окольные пути тамошнего жаргона.

Это произвело освежающее впечатление. В точности “как в Америке”. Я-таки поинтересовался в других местах обычаями ее племени и выяснил, что, строго относясь к браку, они смотрят снисходительно на все остальное. В качестве зятя я был бы абсолютно непригоден, но, хоть дверь и была заперта, окно было открыто.

Короче, я трусил. Я устроил раскопки в собственной душе и установил наличие не менее нездорового любопытства, чем у любой особи женского пола, которая обращалась ко мне с предложением просто потому, что я был супругом Стар. Милая малютка Жай-и-ван была одной из тех, кто не носил одежды. Она выращивала ее прямо на месте; от кончика носа до крошечных пальчиков на ногах она была покрыта мягким, гладким серым мехом, удивительно похожим на мех шиншиллы. Блеск!

У меня не хватало духу. Слишком уж симпатичной была она девочкой.

Однако в существовании этого соблазна я признался Стар. Она тонко намекнула, что у меня, должно быть, меж ушами мускулы. Жай-и-ван являлась выдающейся артисткой даже среди собственного народа, который почитался как наиболее талантливый поклонник Эроса.

Грустить я не перестал. Баловаться с такой симпатичной девочкой стоило только по любви, хотя бы отчасти, а любви-то и не было, лишь прекрасный этот мех… Да еще я опасался, что баловство с Жай-и-ван может превратиться в любовь, а она не сможет выйти за меня замуж, даже если Стар меня отпустит.

Или не отпустит — на Центре запрещена полигамия. В некоторых тамошних религиях есть постановления за или против того и другого, но религий в этой мешанине культур бессчетное множество, так что они взаимно уничтожаются по типу противодействующих обычаев. Культорологи провозглашают “закон” религиозной свободы, который, по их мнению, неуместен. Свобода вероисповедания в любой культуре обратно пропорциональна силе главенствующей религии. Это считается одним из образов общей инвариантности, а именно, что любые свободы произрастают из столкновений в культуре, ибо не уравновешиваемый своей противоположностью обычай становится принудительным и всегда рассматривается как “закон природы”.

Руфо не соглашался; он считал, что его коллеги составляют уравнения из величин несоразмерных и неопределимых — пустоголовые! — и что свобода никогда не являлась чем-то большим, чем счастливый случай. Средний человек, в любой человеческой расе, ненавидит любую свободу и боится ее, не только для соседей, но и для себя самого, и растаптывает ее когда только можно.

Возвращаясь к первоначальной теме — центристы пользуются любой формой брачных контактов, А то и никакой. Практикуется домашнее сотрудничество, сожитие, размножение, дружба и любовь — но не обязательно все вместе или с одним и тем же лицом. Контакты могли по сложности равняться договору слияния корпораций, определяя срок, цели, обязанности, ответственность, число и пол детей, методы генетического отбора, необходимость нанятия приемных матерей, условия прекращения и право выбора расширения — все, что угодно, кроме “верности в браке”. Там вне сомнения то, что это невозможно внедрить силой и, следовательно, нельзя это включать в контракт.

Однако верность в браке встречается там чаще, чем на Земле; она просто не устанавливается законом. Есть у них древняя поговорка, дословно: “Женщины и Кошки”. Она означает: “Женщины и кошки поступают, как вздумается, мужчинам и собакам лучше к этому относиться спокойно”. У нее есть и противоположность: “Мужчины и Погода”. Она немного груба и, по крайней мере, столь же стара, поскольку взята под контроль уже давно.

Обычным договором является отсутствие договора; он переносит свою одежду к ней в дом и остается там, пока она не выкинет его одежду за дверь. Эта форма высоко ценится из-за своей стабильности: женщине, которая “высвистнет ботинки”, приходится нелегко в поисках другого мужчины, который отважится на то, чтобы противостоять ее вспыльчивости.

Мой “контракт” со Стар — если контракты, законы и обычаи были применимы х императрице, а они не были и не могли быть применены — был не сложнее обычного. Но это было источником моего все возрастающего беспокойства.