Люциус Шепард - Сальвадор

Все для того, чтобы стать совершенной имитацией человека. Настолько же совершенной, насколько страна, где он очутился, была имитацией Земли. Чтобы жить и действовать как человек — и быть достаточно далеким от людей, быть подготовленным, когда настанет его час и прозвучит сигнал… В этом не было ничего ненормального. Даже врачи признали его нормальным. Если он чем-то и отличался от других, так только тем, что лучше знал свое предназначение.

Когда начались бои за Манагуа, Дантцлер был уже дома. Родители устроили его служащим в банк. Каждое утро он ездил на работу и просиживал там штаны, имея за это восемь часов покоя. Каждый вечер он смотрел с матерью телевизор, а перед сном поднимался на чердак и перебирал свои военные реликвии: каску, мундир, нож, ботинки, медали. Врачи рекомендовали ему забыть войну, и этот вечерний ритуал был своего рода возражением против их советов. Хотя он был вполне удовлетворен своим поведением, но все же оставались проблемы. Он не мог заставить себя выйти вечером из дома. И не желал видеть старых друзей. Ему становилось дурно при одной только мысли, что можно с кем-то дружить. И еще его беспокоило невнятное ощущение чего-то, оставшегося неисполненным.

Однажды вечером, мать вошла к нему в комнату и сказала, что звонит Фил Карри, его школьный приятель.

— Прошу тебя, поговори с ним, Джонни, — сказала мать. — Его призывают в армию, и он страшно боится.

Слово «призывают» задело что-то в душе Дантцлера, и после некоторого колебания он взял трубку.

— Да?

— Старик, что случилось? Три месяца ты дома, и не позвонил!

— Извини, — сказал Дантцлер, — я не очень хорошо себя чувствую.

— Да, понимаю… Послушай, дружище, я уезжаю. И даю большую отвальную в «Блеске». Сейчас. Приедешь?

— Не знаю…

— Джоанна уже здесь. Ты не поверишь, она по тебе просто с ума сходит! Только и разговоров, что о своем дорогом Джонни. И ни с кем больше не встречается.

Дантцлер молчал.

— Знаешь, — продолжал Фил, — я здорово боюсь всего этого… ну, в армии. Говорят, там очень тяжело. Если бы ты рассказал мне немного, как там и что, мне, может быть, было бы полегче.

Дантцлер мог до конца удовлетворить любопытство Фила — и это приглашение было очень кстати. Именно так. Очень кстати.

— Жди, — коротко сказал он.

Ночь была мерзкая, падал мокрый снег, но на стоянке возле "Блеска" было полно машин. Как снег, мысли его кружились, толкались, таяли. Он надеялся, мать ляжет спать и не будет дожидаться его возвращения. Он почему-то подумал, по-прежнему ли у Джоанны длинные волосы, и удивился, отчего так вспотели ладони.

В закрытую машину Дантцлера протиснулась далекая музыка. Над дверью ресторана горел неоновый щит, буква высвечивалась за буквой, и когда загоралась последняя, все вокруг тонуло в золоте искр. Надпись гасла, чтобы начать загораться вновь. Но в паузах, когда наступала темнота, казалось, здание делает вдох, набирая силы для чего-то недоброго.

Дантцлеру постоянно казалось, что на него смотрят. По телу пробегала дрожь — такая, какая бывает, если человек засыпает и неожиданно вздрагивает всем телом. Нет, люди в доме не желают ему ничего плохого, он это знал, но знал также, что «Блеск» вполне может оказаться таким местом — не местом, а существом, скрытым за неоновыми огнями, реальная сущность которого — Темнота. Дантцлеру почти неодолимо захотелось вернуться домой, и забыть об обещании, данном Филу. Но…

Но прожигающее его изнутри, из самых глубин, чувство не давало ему уйти. Оно перечеркивало все. Он должен был… нет, он был просто обречен рассказать им о войне. Рассказать о парне, выброшенном из вертолета, о девочке из деревни Текалатль… и, Боже, о том, как ехал туда с простыми американскими мыслями и мечтами, с воспоминаниями о травке, которую потихоньку покуривал, о девчонках, о том, как болтались без цели на улицах и как гоняли по шоссе… И как провез он обратно в своей человеческой оболочке — самую сущность наполненного золотой мглой Сальвадора. Он тайно ввез войну в эту страну, где в городах нет солдат, где роскошь и деньги, где видеоигры, теннис и нет недостатка в жратве. Сам вкус Сальвадора помог бы им взглянуть на все это с изнанки. Сам вкус…

Конечно, некоторые вещи просто невозможно объяснить словами; их надо почувствовать. Но он готов помочь…

Наклонившись, он пристроил нож за голенищем солдатского ботинка. Из кармана мундира достал две ампулы, которые хранил еще с той ночи в лесу духов. Когда буквы начали загораться, и золотые лучики поплыли вдоль их сверкающих граней, настала пора идти. Он не думал, что ампулы могут понадобиться. Рука была твердой, а цель верной, но, во избежание всяких случайностей, раздавил обе.