Далия Трускиновская - Переводчик со всех языков

— Четыре, — уточнил Тимофей. — Где лопата? Там мои парни…

. — Дураком нужно быть, чтобы лезть в дом, который может рухнуть, — сказал ему Дед. — Да еще кого-то чужого с собой тащить.

— Я — Райво… — пробормотал Тимофей. — Я — Райво…

— Нет, он не спятил. Это он раньше спятил, когда вообразил себя русским. А теперь он вернулся в свой латтонский рассудок, — голос Деда был звонок и строг, каждое слово — как удар по железу. — Я же говорил!

— Дед, он попал в беду, — возразил Муха. — Ты что, не видишь? Тимофей, вот лопата. Где там, по-твоему, Швед?

— Я — Райво, — пробормотал Тимофей, но лопату взял.

Как мы вытаскивали из-под обломков повредившего плечо Шведа, лучше не вспоминать.

— А Боромир где, Гольд где? — спрашивал я. — Где они были, когда крыша взлетела? Ты не понимаешь?

— Понимаю, — сказал по-латтонски Швед. — Только говори со мной по-русски, слышишь? По-латтонски не смей!

— Мания национального величия, — определил проблему Дед. — Что вы там такое делали? Что вы взорвали?

— Я Андрес, — ответил Швед, — только ты меня так не называй. Он за имя цепляется. За звуки. За дифтонги…

— Дифтонги? — переспросил Муха.

— Латтонские дифтонги — «уо» и «эу». Только не повторяй…

— Давайте-ка, орлы, вызовем полицию и «скорую», — решил Дед. — Сами мы тут не справимся.

— Я вызову. По-латтонски, — предложил Тимофей. — Это ведь не шутка? Я действительно говорю по-латтонски?

— Спроси Шведа, — хором посоветовали мы с Мухой.

— Уходите, — сказал тогда Тимофей. — Мы сами вызовем полицию и «скорую». Вам нельзя оставаться, вас ищут.

— Он прав, — подтвердил Швед.

Мы посмотрели на Деда: что он ответит?

— Будем ковыряться с вами до последнего, — ответил Дед. — Держи мобилу, Тимофей. Чтоб они сдохли — те, кто нас поссорил.

— Чтоб они сдохли, — подтвердил Швед, а Тимофей потер рукой лоб.

— Я не хочу… тебе меня не взять… — пробормотал он. — Пошел прочь, пошел прочь, убирайся…

И вдруг выдал такое на чистейшем русском языке, что даже Дед сказал «ого!».

Поскольку Тимофей разговаривал сам с собой, мы попросили Шведа показать, где могут быть остальные трое. Швед, придерживая правую руку левой, пошел вокруг дома. Мы с фонариками и лопатами — следом.

— Вот тут были двери, за ними сразу комнатка, вроде прихожей, за ней большая комната. Слева — кухня… Боромир, кажется, был на кухне… Боро! Боро!

Ответа не было.

— Что вы взрывали? А главное — зачем? — спросил Дед.

— Это был не взрыв, — сказал Швед, — это гораздо хуже. Он думал, что убьет нас…

— Кто?

— Если скажу, все равно не поверите… Боро! Гольд! Гольд был в комнате с печкой…

— И где она?

— Если войти в большую комнату, то справа.

— А взорвалось в большой комнате? — допытывался Дед.

— Да не взорвалось! Никакой это не взрыв! — выпалил по-русски Швед, но опять перешел на латтонский: — Я не могу объяснить. Вы подумаете, что я совсем спятил. Вот тут, кажется… Если поставить подпорку, можно убрать вот это…

— Понял, — сказал Дед. — Там дверь сарая — в дюйм толщиной. Можно ее вогнать. Гость, в сарае наверняка есть топор. Ты можешь сбить петли?

— Постараюсь, — ответил я.

— И скажи Тимофею: пусть наконец перестанет бормотать, как маразматическая горилла, и позвонит в полицию. Если не хочет — забери у него мою мобилу, с нее Швед позвонит.

— Вот же моя… — я полез под куртку, искать подвешенный к ремню футляр.

— Ну, ты орел! — возмутился Дед. — Вы с Мухой, когда поставите дверь, вообще уберетесь к чертовой бабушке! Вам нельзя показываться полиции на глаза! Вас-то видели, а меня нет! А я скажу, что пришел с Тимофеем. Вот я, вот моя мобила, никто не придерется.

Он был прав. Мы с Мухой притащили эту самую дверь и вогнали ее как раз под нависший край крыши — строго перпендикулярно земле. Все это время Швед звал своих, а Дед откатывал в сторону большие обломки стены.

— Летите, орлы, — сказал он, когда, по его мнению, уже следовало ждать и полиции, и «скорой». — По опушке — до железной дороги, а за ней, кажется, километр до шоссе. Там словите попутку.

— Кто нас возьмет? — безнадежно спросил Муха. — Проще не тратить время и возвращаться пешком. Часа через два будем дома.

— Или, по крайней мере, там, куда можно вызвать такси, — добавил я.

В общем, мы ушли, отдав Шведу и Тимофею толстые свитера, а Дед остался.

Звонить Деду ночью мы опасались: кто его знает, где он, может, сидит в полиции и дает показания. Дело-то очень подозрительное — взорвался дом. Пусть заброшенный, но все-таки дом, чья-то частная собственность.

Конечно, мы перебрали все варианты. Дом мог быть даже сороковых годов постройки, и его установили над какой-нибудь неразорвавшейся авиабомбой. А с годами что-то в ней проржавело — она и ахнула. Кто-то из красных или черных кладоискателей мог использовать дом как склад для своих находок: если они что-то откопали в лесу, то могли спрятать оружие в таком удобном месте; чтобы потом понемногу вывезти. Но неужели Тимофей с парнями не поняли, что это такое?

Я остался ночевать у Мухи. Он еще на полтора часа сходил в игру, присмотреть за клиентом. А на следующий день мы стали искать Деда.

Дед нашелся дома у Тимофея.

— Все живы, — сказал он. — Но только Боро в реанимации.

— Что это такое было? И кто у них пятый? — спросил я.

— Пятый, слава Богу, сумел уйти. Но это не телефонный разговор, орлы. Тут такое делается…

Мы получили от Деда довольно странную инструкцию — поехать в гинекологическую клинику на Ратушной площади и отнести передачу пациентке по имени Рита Куус. Потом нам следовало ждать его звонка.

Если мужчина заботится о пациентке такого заведения, которая ему не жена, то его совесть явно нечиста. Так рассуждали мы, покупая обязательные апельсины, бананы, йогурты и шоколадки. Но когда и как Дед умудрился нагрешить? Имя-то мы услышали впервые.

В регистратуре нам сказали, в каком отделении лежит пациентка, а за шоколадку подсказали, как к ней проскочить по служебной лестнице.

Она оказалась черноволосой бледной девушкой, не то чтобы красивой, скорее просто привлекательной. То есть пока лежала с закрытыми глазами. Когда же, услышав нас с Мухой, она открыла глаза, мы чуть не отскочили. Я ощутил что-то вроде удара в переносицу.

— Мне двигаться нельзя, сильные ушибы и сломанные ребра, — сказала Рита по-русски. — Мне вкололи обезболивающие. И я выложилась, когда уезжала оттуда… Все ресурсы ушли… Но вы помогите отсюда выйти. Я уже способна работать.

Говорила она почти без латтонского акцента. Хотя выглядела более чистокровной латтонкой, чем все белобрысые и щекастые девицы нашего лимитрофа. Я узнал в ее лице либские черты — либии как раз были раскосые и темноволосые. Они, уходя в небытие, поделились кровью с пришлыми латтонцами.