Стивен Джонс - Монстры

Но все это само по себе не могло служить причиной беспокойства. Не было оно вызвано и плачевным состоянием окружающей среды, к которой приближал нас каждый новый оборот двигателя. Когда я сформулировал эту мысль более или менее четко, Рорт ответил не сразу. Потом он распрямил плечи, стоя за рулем.

— Не знаю, — сказал он. — По-моему, в самом воздухе здесь таится смертельная опасность. Можешь смеяться сколько угодно, но ведь ты не жил с нами все эти бесконечные недели. Погоди, ты еще поймешь, что я имею в виду.

Я все еще переваривал этот невразумительный ответ, а мы уже подходили к причалу. Галька на берегу была черной и губчатой, как вулканический пепел, и катер противно проскрежетал по ней днищем, когда Рорт выключил мотор и позволил волне медленно вынести нас на берег. Он выровнял судно, ухватившись за покрытый ржавчиной поручень, свисавший с бетонированного эллинга. Мы сгрузили оборудование и втащили катер еще дальше на берег.

Едва мы отошли от кромки моря, как на нас внезапно обрушился ветер, как будто ринулся с вершины горы, скрытой в густеющих сумерках над нашими головами. Мы скользили и спотыкались, продвигаясь вперед по желтой глинистой тропе, петлявшей между скользкими черными валунами, покрытыми отвратительно пахнувшим налетом, а один раз прямо у нас из-под ног выскочила желто-черная светящаяся тварь, похожая на жабу, и неуклюже запрыгала вниз по склону, оставляя за собой след красной слизи.

Я запыхался задолго до того, как мы поднялись на нижний уступ горы; ветер здесь вроде утих, и, глядя вниз, я различил смутные очертания катера возле причала, а дальше — беспокойное серое море, как обычно постепенно менявшее цвет на призрачно-зеленый по мере того, как сгущались сумерки. К моему громадному облегчению, Рорт внезапно свернул с тропы в сторону и направился между двумя влажными камнями направо.

Я неохотно двинулся за ним; местечко было еще то: под ногами хлюпало, вокруг щетинились угрюмые камни, источавшие влагу, а над головой нависали скалы, все теснее смыкаясь до тех пор, пока не образовали арку, один вид которой вызывал головокружение. Вначале мы освещали дорогу фонариками, но вскоре скалы расступились, и мы вышли на холмистое плато, поросшее желтым, красным и черным лишайником, порой достигавшим трех-четырех футов в диаметре. Мы пересекли овраг, снова поднялись вверх по склону, и Рорт наконец остановился. Он жестом указал на проход между чахлыми, низкорослыми деревьями. Передо мной открылась исследовательская станция К-4.

Станцию К-4 построили года два назад, когда стремление к экономии и необходимость в сети наблюдательных станций пришли в полное противоречие друг с другом; в результате последовал компромисс между расходами и потребностями. В Центральном Комитете решили, что потребность науки в таких станциях превышает потребность ученых в удобстве, и станция К-4 представляла собой скопление бетонных коробок наподобие старых складов, весьма далеких от герметичности, что вело к постепенной порче дорогого сверхточного оборудования, поскольку в таких помещениях невозможно было обеспечить надлежащее содержание и техническое обслуживание.

Жизнь на станции протекала в условиях крайнего дискомфорта и гнетущей изоляции. Днем приходилось проводить бесконечные замеры состояния почвы, воздуха и воды вокруг острова, а вечера уходили на составление отчетов, проведение экспериментов посреди беспрерывно щелкающих счетчиков Гейгера в высоком, похожем на старинный маяк строении, обращенном фасадом к скалистому побережью, а также на весьма ограниченное общение с коллегами.

Некоторые из них стоят того, чтобы рассказать о них немного подробнее. Доктор Фритьоф, швед, потерявший руку при проведении ядерных экспериментов, директор станции, высокий, импозантный, красиво седеющий человек лет под пятьдесят, трезвомыслящий, расчетливый и доброжелательный — работать с ним одно удовольствие. Профессор Локспайзер, молодой австралиец с рыжеватой бородкой, автор потрясающих работ о распаде атомных структур и причинах бесплодия пораженных радиацией самок. Поллок, несмотря на европейское имя, физик из Западной Индии. И наконец, особь женского пола, официально зарегистрированная под номером С2147, хотя мы ее зовем Карла.

Эта высокая белокурая девушка с весьма зрелыми и даже пышными формами значилась якобы лаборантом, но на самом деле жила при одном из физиков, Фицуильямсе, и была от него беременна. Это обстоятельство, однако, отнюдь не меняло заведенного в тех неблагоприятных условиях порядка, согласно которому предполагалось, что она будет исполнять свой долг и по отношению к другим обитателям станции, чем она и занималась с похвальным рвением. На третью или четвертую ночь после прибытия наступила моя очередь развлекаться с ней, и я получил большое удовольствие, ибо, как я уже говорил, женщина она весьма пылкая, в теле, темпераментная и изобретательная, к тому же у нее хорошие зубы и приятная улыбка. По-моему, она полька. Мы все завидовали Фицуильямсу, поскольку он имел на нее законное право; он показал мне документ, в котором специально упоминалась С2147. Документ был подлинный, и я видел у нее соответствующее клеймо на положенном месте, как у всех особей ее разряда.

Я привожу все эти подробности, поскольку в той скучной и монотонной жизни, которую мы вели, такие редкие минуты удовольствия по эмоциональной силе можно сравнить с внезапным прозрением слепого от рождения человека; впечатление от этих мгновений растягивалось на несколько дней, и потому наличие Карлы и те радости, которые она доставляла нам, безусловно, скрашивали существование нашего маленького отряда.

Прошла неделя с тех пор, как я приехал, когда случилось первое из той цепи событий, взаимосвязь и значимость которых проявились лишь впоследствии. В тот день разразился настоящий шторм; дождь со страшной силой хлестал по смотровым иллюминаторам башни, едва ли не заглушая недовольное урчание аппаратуры.

После обеда, как только позволила погода, я выбрался наружу, чтобы отвести воду от плантации любопытной разновидности лишайника, весьма интересовавшего нас, и, возвращаясь с контейнерами, полными образцов и срезов, обогнул скалу. Вдруг меня поразила мысль о том, что за все это время я практически почти не видел острова. Над ним все еще низко нависали тучи, а грохот валов, бившихся о голые скалы, создавал не самый приятный звуковой фон, но внезапно среди облаков мелькнул слабый, неотчетливый «солнечный луч» — я использую этот архаический термин, потому что другого не имеется, — высветив в сумеречном пространстве тропинку, ведущую по направлению к морю, и я увидел ажурные конструкции причала и кучку каких-то строений.