Стивен Джонс - Монстры

Спал он очень долго. Очнувшись, он напился воды и трясущимися руками зачерпнул из сотейника холодной рыбы. Его мужское лицо деформировалось под отвратительной вытянутой маской женщины. Оно было перекошено так, что его собственный рот оказался несколько правее желтого, приятной формы рта Сиэлы. Глаза скрывались в тени глазниц этого существа.

Он снова погрузился в сон. Трудно сказать, как долго он спал, возможно дня четыре. Все это время его тело переваривалось. Проснувшись и посмотрев на себя в зеркало, он увидел теперь перед собой Сиэлу. Сам же Питерсон словно впал в спячку, затаившись внутри селки. Он вылупится из нее позже, когда его миссия будет завершена.

И снова, поглотив его в себе, вокруг него обернулась кожа. Это была большая кожа, хотя обволокла она его мгновенно. Она душила его своим жиром и создавала ощущение глубины.

И мужские… пронзительные крики… выражение страха в глазах… холодный ветер и долгое падение на землю.

Соль в легких, непрерывная смена холодных и теплых потоков, омывающих его бока. Он с кашлем и воплями катался по берегу, чувствуя спиной камни и корявую древесину, мирясь с опутавшими лицо водорослями. Дверь хижины была распахнута. Деревья на холме не шевелились, застыв на фоне сумеречного неба. Море накатывало на Питерсона, вода засасывала, тянула за собой, потом, прежде чем нахлынуть снова, спокойно отступала. Он перевернулся, и большая волна накрыла его лицо; прохладная, приветливая, она звала его за собой. По водной глади убегала вдаль широкая лунная тропа.

Погрузившись в воду, Питерсон успокоился и поплыл к впадине. Он сделал над ней круг и нырнул, затем, опустившись на необходимую глубину, двинулся вдоль подводного утеса к месту, которое напоминало о смерти, — внутреннему уступу, где, привязанные водорослями, хранились шкуры селки.

Лонжероны металлической обшивки бомбардировщика были обвешаны водорослями и проржавели. Старый самолет застыл под углом ко дну, глубоко уйдя в фунт. Очевидно, однажды он соскользнул с уступа. Толща воды разрушила стыки фюзеляжа, и он развалился на части. Обломок правого крыла торчал, заклиненный скалой, левое же давным-давно сгинуло где-то внизу. Это была чудовищная, безобразная конструкция, неприлично выступавшая из живой скалы. Рассудок Питерсона прояснился, в памяти ожили времена сорокалетней давности, когда он летал на этом самолете, те времена, когда он был человеком. Он протиснулся сквозь пустые иллюминаторы в кабину бомбардировщика, обогнул обглоданные кожаные кресла экипажа, проплыл сквозь провода, которые колыхались в воде, почти не отличаясь от живых нитей подводного царства. Кости исчезли, они давно были съедены. Его друзья вскормили селки и переместились в их кожи. Оттого, возможно, эти существа и выходили на берег. Товарищи Питерсона приходили к нему в дом, к единственному из них, кто остался в живых.

Он позволил им умереть, чтобы спасти свою собственную жизнь. И теперь, когда он оказался в том месте, где когда-то согрешил, к нему вернулось чувство вины, обрастая холодными воспоминаниями о море более глубоком, чем то, которое он мог постичь, о рыбе и о леденящей душу пустоте. Его воспоминания переплетались с воспоминаниями селки об острове, где пел Прекрасный Голос — его собственный голос, которым он завлекал их, прежде чем убить. Он убил их всех, кроме той, что тронула его сердце. Питерсон поступал неосознанно, заглушая чувство вины жестокостью, с которой он заманивал существ, поглотивших его друзей. Старый корпус громоздился над могильным уступом, покрытым лоскутами кож вскормленных здесь селки, однако он не стал той возвышенной, холодящей душу усыпальницей, о которой Питерсон мечтал нее эти годы. Он увидел ее взглядом селки. Это было гнилое железо, колыхавшиеся в воде провода, пристанище морских угрей. Он схватил одного из них и с усилием проглотил его скрипучую плоть, наслаждаясь не вкусом пищи, а злобным удовольствием, полученным от убийства.

Воспоминания о мужчинах потускнели, стоило ему подумать о любимом существе.

Которая же из них, из этих покоившихся на уступе кож, была кожей Селки? Питерсон всплыл на поверхность, чтобы вдохнуть воздуха. Он понял, что пробыл под водой сутки или даже больше, потому что его начинала одолевать вялость. Мужские особи селки дышали чаще по сравнению с женскими, зато и плавали они глубже, но с какой целью это делалось — Питерсон еще не знал. Большую часть дня селки отдыхали в вертикальном положении, медленно кружа около скалы. Только в случае грозящей опасности они прерывали свой хоровод и устремлялись в укрытие. Питерсон плыл среди медленно вращавшихся селки, легонько расталкивая их локтями, он даже ткнулся в одну из них носом, чтобы разбудить, но не достиг цели.

Однажды утром обезумевшие мужские особи веером ринулись из глубины, спасаясь от опасности. Женские, выйдя из своего транса, бросились на другую сторону скалы. Море пульсировало от поднявшейся суеты. Питерсон, увлекаемый этим безумием, а также течением, неожиданно для себя обнаружил, что всплывает к поверхности, навстречу восходящему солнцу.

Появился кит-убийца. Его громадный силуэт целый час маячил у берега, потом отчалил восвояси. На море воцарилось спокойствие.

Питерсон полежал некоторое время на берегу, отдыхая на воздухе и борясь с искушением сбросить кожу и выпить вина, но мысль о боли останавливала. На берег вышла другая силки и стала молча наблюдать за ним. Женщина, скрывавшаяся под ее кожей, отличалась зрелыми округлыми формами. Было ясно, что она молода. Но вот это существо подало Питерсону знак, и он, соскользнув обратно в волны, последовал за ней. Они встретились в глубокой впадине.

— Кто ты такой? — спросила она. — Мне знакомо твое лицо, но ты не из Тех, Кто Ушел.

— Что случилось с Селкой?

Пока они кружили друг подле друга, он понял, что придуманное им для своей любовницы имя ничего не скажет этой селки, и постарался как можно отчетливее произнести морское имя любимого существа. Спустя некоторое время сознание его спутницы отреагировало на звуковую пульсацию.

— Она ушла в глубину. Большой Зуб.

— Но у вас есть частица ее кожи, разве не так?

— К коже нельзя прикасаться. В ней жизнь…

— Я знаю. Я хочу вернуть эту жизнь. Я хочу, чтобы она вышла на берег.

Селки казалась озадаченной.

— Не трогай кожу. Ты должен это знать. Она никогда не вернется, если ты тронешь кожу.

— В этой коже ее жизнь, — сказал Питерсон на языке селки. — Я знаю, что там ее жизнь. Она должна вернуться.

— Я не понимаю, — растерялась толстушка. — Ты знаешь, что она ушла в глубину…

— В Большой Зуб. Да. Я знаю.

Питерсону была ненавистна мысль о том, что Селку сожрал кит. Приятно было ощутить в своей душе человеческий отклик, почувствовать себя мужчиной под толстым слоем жира.