Алла Дымовская - Наледь

— Еще как, дорогой Эдмунд Натанович, еще как! — несколько развязано воскликнул Яромир и вдруг в порыве безотчетного фамильярного свинства поднялся и с явным куражом поцеловал изумленного клубного заведующего в самую макушку. — Смущайте дальше, пожалуйста! Только вы будьте!

— Куда я денусь. — Польщенный, Большой Крыс нарочно уперся взглядом в стол. Но как-то после помрачнел, худое лицо его, нездоровой смуглой желтизны, вытянулось еще больше. — Я догадываюсь, кажется, о чем вы думаете. Это мое свойство, как и любой иной универсалии, — ловить и отражать человеческие мысли. Но вы не все знаете.

— Так откройте мне полноту картины, — несколько в шутку предложил Яромир, намекая на возможность продолжения откровений.

Эдмунд Натанович задумался. Посмотрел сначала отчужденным взором на изгрызенную колбасу, потом за окошко через улицу и, наконец, в потолок.

— Что же, как вам будет угодно. Но предупреждаю, любое открытие меняет внутренний мир в безвозвратную сторону. Так не лучше ли вам остаться с чем есть?

— О да, Соломонова мудрость: «кто умножает знание, тот умножает скорбь». Ничего, как-нибудь переживу? — успокоил заботливый порыв Лубянкова инженер.

— Переживете, безусловно. Но не захотите ли в свою очередь закричать «Долой!»? — как бы процитировал завклубом собственные мысли Яромира.

— Не беспокойтесь, это вряд ли. — Яромир усмехнулся, хотя и сделалось ему отчасти тревожно в ожидании. — Я вас слушаю.

— А я ничего пока говорить не собирался. Сначала извольте пожаловать за мной, господин заводской сторож, — официально пригласил Эдмунд Натанович своего гостя, встал и направился прочь из кухни. — Только держитесь возле меня, совсем поблизости, — предупредил он на неизвестный пока случай.

Они подошли к третьей двери, последней, которая налево. Лубянков осторожно повернул округлую ручку, петли предупреждающе или предательски — это пока было неизвестно — взвизгнули, из образовавшегося зазора выскользнул наружу глухой и скрипуче-протяжный женский голос:

— Муня, это ты? — И далее, кажется, последовал болезненный всхлип.

— Я, милая, я. Не беспокойся заранее, но со мной один товарищ из клубной самодеятельности, начинающий актер. Пришел справиться о твоем здоровье и отдать, так сказать, визит вежливости. С твоего позволения, мы войдем?

Все это время, пока Эдмунд Натанович произносил свою «входную» реплику, оба они, и завклубом, и Яромир, продолжали стоять возле приоткрытой двери, не предпринимая никаких самовольных попыток проникнуть внутрь.

— Хорош-о-о, — с раскатистым вздохом разрешил голос, — только ненадолго.

— Что ты, милая! Мы на одну секундочку. Товарищ поздоровается, скажет несколько ободряющих слов и сразу же уйдет. А я, милая, дам тебе снотворное, чтобы ты могла сладко спать до ужина, — пообещал Эдмунд Натанович с порога.

Яромир вошел следом в семейную спальню. Душная, лишенная простора, комната, сильно заставленная разнообразной и неподходящей друг к другу мебелью. Этажерка, тумбочка, массивное трюмо, круглый приземистый столик, еще одна тумбочка с чередой лекарственных пузырьков на полке, торшер на три плафона, переносной красный телевизор на подставке, пара мягких стульев, пуфик, танкетка с небрежно брошенным поверх шерстяным пледом. И в апогее всего — обширная двуспальная кровать (ореховое дерево, покрытое лаком), напоминающая броненосец, опасливо пробирающийся по Суэцкому каналу среди нарядных крошечных пакетботов.

В спальне висел дымчатый полумрак, неясность и скудость освещению придавали задернутые наполовину густо-фиолетовые шторы, тяжелые бархатные складки, копившие ничем не истребимую пыль, печально покачивались на воздушной волне, влившейся в комнату следом за пришельцами.

— Вот, милая, познакомься, наш заводской сторож, а по совместительству нынче исполнитель роли царя Адмета в моей постановке, я тебе рассказывал, помнишь? — нежным, вкрадчивым голосом, словно поворачивая на языке бесценный бриллиант и опасаясь проглотить, представил Эдмунд Натанович гостя.

— Меня зовут Яромир, просто, без отчества. — Инженер в знак почтения к хозяйке дома, пусть и болящей рассудком, склонил учтиво голову.

Одновременно и украдкой он старался рассмотреть женщину, лежавшую под оранжевым стеганым одеялом среди пышных и разноразмерных подушек в огромной кровати. На тяжелобольную она не слишком была похожа, хотя и до здоровья ей казалось куда как далеко. И дело заключалось вовсе не в виде внешне-телесном, хозяйка дома не производила впечатления изнуренной худобой страдалицы, напротив, некая переполненность силой и соками жизни наблюдалась во всех ее движениях, даже излишняя тревожная резкость присутствовала в них. Яромир подумал бы, пожалуй, что госпожу Лубянкову удерживает в постели ее собственная прихоть и притворство, если бы не поймал случайно прямой взгляд ее горящих иссиня-черных глаз. И в то же время не посмел бы он отрицать — во всем облике этой женщины, несмотря на безумно скользящий взор, читалось несомненное благородство черт, правильных и резких, что особенно вступало в диссонанс с неустойчивым ее душевным состоянием. До сей поры инженеру ни разу в его жизни, которую он довел уж до середины, не приходилось в реальности сталкиваться с людьми душевнобольными или хотя бы отчасти находившимися в умственном расстройстве. Но сейчас, как бы то ни произошло, он мог с уверенностью определить — жена гостеприимного Эдмунда Натановича не в себе. Причем настолько, что «в себе» скорее всего никогда и не будет.

— Белла Георгиевна, — в свою очередь представилась женщина, приподнявшись рывком над подушками, жеманным жестом протянула Яромиру руку для поцелуя.

Инженер ткнулся губами в перстень с рубиновым камнем на ее среднем пальце, будто рыцарь у постели дамы сердца, только у дамы при этом было такое неприятно плотоядное выражение лица, что растерянному визитеру стало совсем уж не в своей тарелке. «Буйная», — подумал он про себя и поспешил отступить, как был в полупоклоне, на шаг назад от кровати. Нехороший страх, зародившийся под ложечкой, неуклонно подползал к самому горлу инженера, ему даже показалась на миг, что безумная женщина тигрицей в любую минуту может кинуться на него. Хорошо еще, Эдмунд Натанович стоял рядом и зорко наблюдал за всей сценой знакомства. Но вдруг жена его взмахнула целованной ручкой перед лицом Яромира, откинула голову назад — по подушке рассыпались черные с серебром волосы — и дико, будто ржущая кобылица, захохотала, опалив пространство вокруг себя безумным огнем невидящих глаз.

Не помня как, но Яромир очутился опять в коридоре, на знакомом ему высоком табурете, и подле него со стаканом воды хлопотал Эдмунд Натанович.