Алла Дымовская - Наледь

— Спасибо тебе на добром слове! Вернусь — с меня можжевеловка. Или французский коньяк, на выбор, — расчувствовавшись, обнялся с ним Яромир.

— Ты сначала вернись, — едва слышно ответил ему Басурман.

— Вернусь. Не сомневайся. Буду жив — вернусь, — пообещал Яромир и собирался уже захлопнуть за собой дверь кабины, как вдруг вспомнил нечто важное и крикнул в спину удаляющемуся портному Хамраеву:

— Постой, Мурза! Давно хотел спросить, но не решался. Ты кто такой будешь? Самому мне догадаться не вышло.

— Кто буду? История. Ваша история буду! — крикнул ему в ответ Басурманин, сорвал с себя медвежью шапку, явив народу бритую наголо сверкающую макушку, помахал головным убором на прощание.

— Ну да. История. Та самая, которая. Ни слова, ни полслова не соврет. Как в песне, — отчетливо произнес вслед ему Яромир. После чего окончательно захлопнул дверь кабины: — Поехали, Николай. Пора.

Молоковоз стронулся с места. Очень скоро прямая, как честь пионера, дорога донесла их до городской окраины, и затем дальше, дальше! К месту, где у обочины, кокетливо покосившись набок, приткнулась пивная «Любушка». На пороге ее, приосанившись, стоял собственной персоной Костик-Корчмарь, было видно: демонический бармен, уже осведомленный, нарочно вышел проводить. Когда фыркающая дешевым дизелем машина поравнялась с его стройной, линейной фигурой, Костик замахал приветственно-прощально вафельным, ослепительно белым полотенцем. И в этот момент Яромира будто дернул нечистый. А может, наоборот, шаловливый гений-хранитель. Инженер порывисто вытянул в приоткрытое окно руку, отогнул средний палец строго вверх от плотно сжатого кулака, и оторопело-изумленному взору Корчмаря был явлен неописуемо непристойный в данных обстоятельствах жест. Как говорится, без комментариев. Белое полотенце в порыве ветра улетело прочь, а бармен-купидон застыл на крылечке своего заведения с настежь открытым ртом.

Яромир залился радостным, театрально-нарочитым хохотом, напротив, водитель Николай испуганно вжался всей широкой грудью в руль, стараясь как можно быстрее проскочить теперь навсегда злопамятное место.

Инженер и сам не осознал до конца, что именно он наделал и кому показал похабную острастку, но сей момент ему было наплевать. В голове его крутилась лишь единственная озорная фраза: «И пусть! И пусть!» Он не испытывал страха.

До города Смоленска добрались не без приключений. По дорогам и впрямь шастало немало тревожного народа. Но монтировка и внушительных размеров гаечный ключ не понадобились. Четырежды их тормозили неведомо чьи грабительские патрули под самыми разными знаменами, от красно-коричневых, подобно цвету застоявшейся крови, треугольных флагов, до черных траурных полотнищ с белевшими на них мертвыми головами. И четырежды отпускали, не причинив вреда и не взявши никакой мзды. Водитель Николай, в силу своего разумения, прояснил ситуацию, когда ревущий мотором молоковоз проскочил последний из самозваных заградительных постов:

— Ух, и боязно им от тебя, аж рыла воротят, так сыкаются в глаза посмотреть!

— О чем это ты, Николай? — искренне удивился его словам инженер.

— О том, что впечатление производишь. Будто большой барин какой. Большой и страшный. Мне и самому случается дрожалки подпустить, как ты глянешь. Да после вспоминаю, что человек ты по правде хороший, вот и легчает, — признался ему водитель Николай, разгоняя древнюю свою машину до максимально возможной для сего бедного рыдвана скорости.

— По правде хороший. А по кривде? — усмехнулся как бы про себя Яромир. — Шучу я. Не обращай внимания.

Но, видимо, Николай сказал о нем, как то и было отныне на самом деле. Не с забитым инженеришкой, некогда бредшим по сырой и грязной дороге, теперь пришлось бы иметь дело любому случайному обидчику. А с персоной, опасной до чрезвычайности. Как раз оттого, что сегодняшнему Яромиру даже ураганно бушующее море вышло бы по колено. И не в костюме и богатстве нового его облика заключалась сущность произошедшей перемены. Но только — не дай бог что, и он пустил бы в ход гаечный ключ не задумываясь, словно бы исчезли в нем разом и навсегда любые предохранительные тормоза. Он не боялся теперь и черта, да чего там! Он не убоялся и Смерти. Так что же говорить о человеках? Самые лютые из них чувствовали это и отступали перед ним, как перед неведомой карающей силой. Да, именно он выпустил демонов разрушения на волю, но в то же время он не заставлял людей выбирать путь демонов.

На привокзальной площади бушевала толпа. Яромир, увлекая за собой водителя Николая, хотел равнодушно пройти мимо, к окошечкам железнодорожных касс, но тут взгляд его зацепился за тщедушного человечка, которого бурлящая людская река с истерическими воплями несла к ближайшему фонарному столбу. В городе, попутно обозревая окрестности, Яромир уж успел наглядеться всяческих «революционных» ужасов. И повешенные, не только на столбах, но и на детских качелях в песочницах, за этот краткий период путешествия стали ему не в диковинку. Все же в человечке, жалко семенившем с петлей на шее под градом сыпавшихся на его истерзанное тело ударов и вещественных оскорблений, привиделось Яромиру нечто знакомое. Ба, да это же Доктор! Вот так встреча.

— За что его? — грозным, не терпящим возражений тоном остановил он первого попавшегося из буйной толпы.

— Речи толкал мятежные, — со смачным удовольствием, предвкушая грядущую казнь, ответствовал ему небритый, воняющий скипидаром мужичонка, плотоядно потер руки. Соловые его глазенки с подозрением забегали по франтоватой фигуре инженера. И тут же опустились долу, едва наткнулись на не предвещавший ничего хорошего режущий взгляд.

— А если тебя после него, на закуску? — холодно стеганул его вопросом инженер.

— Меня-то за что? — перепугался вдруг мужичонка, перестал егозить и побледнел смертельно. — Я речей не говорил.

— Вот за то, что не говорил! Сейчас же и велю. Столбов, их много. — Яромир с угрозой наступал на небритого. Водитель Николай за его спиной одобрительно закивал.

— Я что? Я ничего! Я как все, — заюлил мужичонка, одновременно не решаясь убежать и остаться подле «страшного барина».

— А раз ничего, тогда за мной! Не рассуждать! — цыкнул на него Яромир и самоубийственно устремился толпе наперерез.

Мужичонка ужом закрутился перед ним, угодливо распихивал плотную людскую массу, глашатаем-скороходом покрикивал:

— Расступись, начальство идет! Не видишь, что ли? Расступись, кому говорю? Выкресты окаянные!

Перед Яромиром и впрямь образовалась пустота. И тишина вокруг. Ни о чем раздумывать он не собирался, действовал исключительно по наитию, но и того оказалось довольно.