Эдуард Фукс - Istoria_nravov

Там, где массы не жили, а только проводили ночь в квартире, их половая жизнь могла, естественно, вылиться только в самые отвратительные формы. Таков и был характерный признак половой жизни рабочего класса. Любовь была почти только непристойностью. Люди все время находились вместе, и поэтому не было места чувству стыда. У детей оно не могло развиться, а взрослые, быть может, когда-нибудь и обладавшие им, очень скоро теряли его. Для нужды и в данном случае законы не писаны. Там, где дети и взрослые вынуждены спать вместе, постель к постели, в тесном помещении, дети бывают еще задолго до половой зрелости посвящены во все подробности половой жизни. Половое чувство пробуждается в таком возрасте, когда бы ему еще следовало дремать, а инстинкт подражания побуждает, в свою очередь, незрелых детей делать то же самое, что на их глазах делают родители или женатые и замужние братья и сестры, лежащие рядом с ними в постели.

Беременные двенадцатилетние девочки были тогда явлением обычным. А так как подобные опыты проделывались прежде всего братьями и сестрами, то кровосмешение никогда не было так распространено, как именно в те десятилетия. Матери становились беременными от собственных сыновей, дочери — от родных отцов.

Особенно отталкивающую картину представляли нравы там, где в единственной комнате спали кроме семьи еще и коечники. Усталая, измученная работница, бросившаяся на постель и, полусонная, позволяющая делать с ней что угодно, в большинстве случаев даже не знала, отдалась ли она мужу, брату или парню, снимавшему у них угол. «Не все ли равно?» — апатично ответила одна измученная трудом работница члену парламента на соответствующий вопрос... Совместная работа обоих полов на фабрике представляла, таким образом, благоприятную почву для деморализации, которая и не замедлила обнаружиться.

В Англии всегда особенно подчеркивают опасность быта кирпичников. В подробном докладе парламентской следственной комиссии 1866 г. говорится:

«Ребенку невозможно пройти чистилище кирпичного завода без величайшего ущерба для его нравственности. Циничная речь, которую он слышит с малых лет, грязные, бесстыдные и непристойные привычки, среди которых он вырастает, одичалый и невежественный, — все это делает его на всю жизнь негодным, испорченным и распущенным».

Величайшее зло системы, пользующейся трудом молодых девушек, в том, что она приковывает их обычно с ранних лет и на всю жизнь к самой отъявленной черни. Девушки становятся грубыми, злоязычными парнями, прежде чем природа сумеет научить их, что они женщины. Одетые в жалкие, грязные лохмотья, с обнаженными выше колен ногами, с волосами и лицом, испачканными грязью, они привыкают относиться с презрением к чувствам скромности и стыда. Во время обеденного отдыха они растягиваются в поле или смотрят, как мальчики купаются в соседнем канале. Окончив свой нелегкий дневной труд, они переодеваются и идут с мужчинами в пивную.

Среди английских сельских рабочих держалась вплоть до 70-х гг. XIX в. поговорка: «Большинство девушек не помнит, были ли они когда-нибудь невинны».

Вышедший из деревни полицейский чиновник, много лет исполнявший обязанности сыщика в худших кварталах Лондона, так характеризует девушек родного села: «За всю свою жизнь полицейского в худших кварталах Лондона я нигде не видел такой грубой безнравственности в таком нежном возрасте, такую дерзость и такое бесстыдство. Они живут, как свиньи. Парни и девки, отцы и матери — все спят вместе вперемешку».

«Теневые стороны» системы — переутомление детей и молодежи, огромные перевалы, которые им приходится делать ежедневно на пути к поместьям, отстоящим на пять, шесть, а иногда и семь миль, наконец, деморализация.

Не нужно быть специалистом в этом вопросе, чтобы знать, что подобные деревенские нравы — не «дела давно минувших дней» и что они повторяются и в других странах. Среди польских и галицийских батраков, наводняющих ежегодно Германию во время жатвы, царят приблизительно такие же нравы. Незамужние женщины, стоящие в рядах этих рабочих колонн, возвращаются обыкновенно домой беременными, часто не зная в точности, кто отец будущего ребенка, так как они должны были отдаваться многим мужчинам отряда, если только не всем. Не лучше и положение туземных батрачек. Часто они становятся дичью, за которой свободно может охотиться любой батрак, свой и пришлый. Более низкого уровня нравов, чем только что освещенный, никогда не существовало в истории именно потому, что все, здесь приведенное, — не индивидуальное, а массовое явление в эпоху господства буржуазии. Так низко нигде и никогда не падала «любовь».

Так как большинство английской буржуазии состояло из выскочек, то наслаждения, которым она предавалась, отличались все без исключения грубостью и необузданностью. Много ели, много пили и много «любили» — без всякой аристократичности и без всякой изысканности. Наслаждались, так сказать, «уплетая за обе щеки».

За деньги можно купить огромные куски баранины — люди подчеркивали этим, что у них деньги, — не зная удержу в еде. За деньги можно купить «любовь» — поэтому без проститутки не обходилось ни одно удовольствие. Безбрежным потоком наводняли проститутки все улицы. Люди раскошеливались и брали что нравилось. Здесь дочь, там мать, а то заодно и мать, и дочь. Похищения, особенно замужних женщин, и совращения были обычными явлениями.

Английская разнузданность стала типичной, вошла в поговорку. Ею и отличались повсюду англичане, где бы они ни появлялись. Ни в одной другой стране эти черты выскочки так ярко не выступали в физиономии буржуазии, потому что нигде не было таких благоприятных для их беспрепятственного развития условий, как именно в Англии. По существу, однако, эти люди нового века, которые были в то же время и его царями, были во всех странах одинаковы.

Перелом — или, если угодно, конец возраста шалостей буржуазного общества — обозначился прежде всего в Англии, а именно в период между 1820 и 1830 гг. Перелом был такой основательный, что на первый взгляд может показаться, будто опять наступил совершенно новый период, настолько изменилась по сравнению с только что закончившейся эпохой физиономия людей и вещей. На самом деле, однако, содержание изменилось лишь настолько, насколько того требовал новый костюм. Люди просто надели новый фрак — фрак солидного почтенного обывателя, и этот фрак отныне должен был носить каждый, кто хотел считаться членом порядочного общества.

Во Франции и Германии этот перелом не так бросался в глаза, хотя и был не менее основательным, именно потому, что, как уже упомянуто, здесь буржуазия не отказалась вполне от своего прежнего мещанского, обывательского костюма. Здесь людям было достаточно лишь принять серьезное и «степенное» выражение лица, чтобы достойным образом приспособиться к новым условиям жизни...