Георгий Садовников - Колобок по имени Фаянсов

Пётр Николаевич застал её в обществе секретарши, в студийном коридоре, возле торцового окна. Подруги жгли сигареты и, окутавшись синим дымом, вели типичный бабский разговор.

— Зачем он тебе? Ему всего двадцать, — пытала Эвридику секретарша в момент прибытия Фаянсова.

— Я решила от него родить. Он здоровый и собой ничего. Правда, глуп, как, как… даже и не придумаешь, нет такого слова, — ответила Эвридика.

— Всё равно он не женится, не рассчитывай. На это-то ему хватит ума.

— Ну и пусть! Пусть катится куда хочет. Зато у меня будет ребёночек. Воспитаю и одна, — вызывающе произнесла Эвридика.

— Да ну тебя с твоими фантазиями. Пойду, уже небось обыскался шеф, — сказала секретарша и ушла в приёмную.

Эвридика молча курила, смотрела в окно, во двор. Там воинственно разодетый рабочий телецентра — голубой берет, пятнистый комбинезон десантника, — нехотя волок за собой толстый кабель. Эвридика, думая о своём, рассеянно следила за этим унылым леопардом, тащившимся через двор в такт её медленным и, видно, унылым мыслям.

И всё же Пётр Николаевич своё самолюбие утешил. Наблюдая за ней со стороны, он нашёл у Эвридика полное сходство с портретом. Всё было одинаково — глаза и нос, губы и уши. И, что особенно важно, духовное содержание. «Но почему этого не замечали другие?» — спрашивал он себя. И вдруг его осенило. «Да, да, вот и ответ. Я переусердствовал с охрой», — сказал себе Пётр Николаевич, глядя на бледный, уставший лик помрежа и сравнивая его со своей цветущей Эвридикой, оранжевой, словно сухумский мандарин.

А тайна Неизвестной интриговала, вилась, вилась, подобно той верёвочке из поговорки, и всё-таки была разгадана. Её раскрыл молодой газетчик, один из тех, кто провёл не одну ночь на кладбище за склепом. Но там ли он ухватился за нить или где-то ещё, этот счастливый для исследователя миг Фаянсов упустил, уже застал следопыта возле дома Эвридики. Юноша держал перед глазами развёрнутый список. Заглянув через узкое плечо журналиста, Пётр Николаевич увидел фамилии женщин, чьи житейские тропы касались хоть краем его, Фаянсова, столбовой дороги. В досье Неизвестной попали даже раздатчицы из кафе, где Фаянсов обедал, и приёмщица из химчистки, куда он недавно сдавал зимнее пальто. На этот час в списке остались всего лишь две ещё неизученные, а потому и невычеркнутые кандидатуры: вдовы Ивановой и Веры Титовой. Впрочем, подумав, журналист на глазах Фаянсова сбросил со счёта и вдову, и решительно подошёл к сидевшему на скамеечке деду, спросил: здесь ли живёт Вера Титова? И дед указал на её подъезд. Фаянсов вспомнил, что этот старик сидел на том же месте, когда он выносил из подъезда портрет. Видно, это было то самое последнее звено, его-то и недоставало упорному следопыту. Получив полную картину, газетчик остановил частные «жигули» и, посулив владельцу двойную плату, покатил на студию к Эвридике. Довольный Фаянсов фокусировал рядом с машиной. В ушах у всех троих свистел ветер.

А там, на студии, удачливый газетчик пометался по комнатам и коридорам и отыскал Эвридику в редакции художественных передач. Та, что послужила моделью для «Мечты о материнстве», пристроившись за столом своего режиссёра, читала сценарий новой передачи и что-то старательно выписывала в свой маленький аккуратный блокнот такой же миниатюрной авторучкой. «Интересно, что она скажет теперь-то?» — волновался Пётр Николаевич, витая под грубым лепным потолком вокруг казённого плафона.

Газетчик с горящими очами, не сказав ни «здравствуйте», ни «добрый день», не замечая присутствующих при сём служителей редакционной музы, подлетел к столу и с ходу выпалил в лоб Эвридике:

— Признайтесь! Это с вас писали «Мечту материнства»?

Эвридика подняла затуманенный взор: мол, кто это и что он тут бормочет?

— Да! Это вы! И не вздумайте отрекаться! — торжественно воскликнул газетчик и, только теперь заметив, что здесь же присутствуют и свидетели его успеха, повторил, указывая на Эвридику пальцем:

— Она позировала Фаянсову!

И тогда Эвридика публично и в лучших традициях богемы чётко отбрила:

— Может, я женщина и распутная, но я не блядь! Не обнажаю грудь перед каждым маляром!

Но Фаянсова пропустил её реплику мимо ушей. Он был поглощён другим, за мгновение до обидной реплики Пётр Николаевич утвердился в своём убеждении: во внутреннем мире двух Эвридик общего было больше, почти один к одному.

Наблюдая за частыми визитами Фаянсова в город Карасёв как-то, посмеиваясь, сказал:

— Да у вас, Пётр Николаевич, прямо-таки медовый месяц!

Они возлежали на пуховых кучевых облаках. Фаянсов, не зная, чем и ответить, подумал: «Сейчас бы жить и жить на земле, под охраной этакой славы».

И в этот момент на Том свете появился убитый капитан Рындин, выскочил пробкой, будто ею выстрелили там, внизу. Он был разгорячён не то погоней, не то уже заранее ввязался в борьбу.

— А, вот вы где? Как ни темнили, а встретились, значит? — произнёс капитан, словно именно они-то и были ему нужны.

— Так уж вышло, — ответил Фаянсов, оправдываясь и сам не зная почему. Впрочем, тут же пришло и настоящее чувство вины. — А вы-то как здесь оказались? — спросил Пётр Николаевич. Увлёкшись собственной славой, он совершенно упустил из вида капитана. Интересовался тем, наведался к этому, а о Рындине не подумал.

— Ничего особенного не случилось, — небрежно ответил участковый. — Обычные милицейские будни. Поступил сигнал: пьяный муж оказывает физическое воздействие на данную ему законом супругу, то есть бьёт. Я туда, и вышеупомянутый муж в меня из обоих стволов. Тоже нашёлся охотник. Обидно, конечно. Но служба есть служба. Прошу вас следовать за мной! Как вы, наверно, догадываетесь, вынужден вас задержать и доставить для выяснения обстоятельств, — сказал он, намереваясь вернуть найденных граждан назад, в реальный мир.

— В качестве незримых душ пожалуйста, хоть в сию минуту, в ином виде у нас ничего не выйдет. Боюсь, не получится и у вас, — предупредил Карасёв, подзуживая капитана.

— Это у вас не выйдет. У меня получится всё!

Капитан попытался вернуться в прежнюю жизнь, но все его потуги были безуспешны — он как попал на Тот свет, так здесь и остался, сколь ни собирал, стиснув зубы, свою железную волю в кулак, как ни тужился, ни раздувал щёки, ни страшно пучил глаза, пугая неизвестно кого.

— Успокойтесь, капитан, — остановил его Карасёв, — на вашем теле, оставшемся там, уже появились трупные пятна.

— Мухретика какая-то!.. По-вашему, я убит? — нахмурился Рындин. — Тогда почему я с вами говорю? Изъясняюсь совсем как живой?

— Изъясняетесь не вы, ваш дух, — пояснил Фаянсов.

— Если я, по-вашему, дух, что же тогда вокруг? Может, вы ещё скажете Царство Небесное? — недоверчиво усмехнулся Рындин.