Боб Шоу - Миллион завтра. На последнем берегу. Космический врач

Плит был одет в янтарную тунику и узкие брюки, а единственным украшением всего костюма являлся гравированный золотой брелок в форме сигары. Он кивнул головой Кареву, чуть раздвинув при этом губы, и занял место рядом с Баренбоймом, садясь как будто на воздух, но его поддерживал магнитный стул (модель Королева Виктория), вмонтированный в брюки.

— Итак, к делу, — сказал Баренбойм, отодвигая в сторону бумаги и устремляя на Карева спокойный, дружеский взгляд. — Сколько вы работаете на Фарме, Вилли?

— Полгода.

— Полгода… А удивило бы вас известие, что все время вашей работы мы с Мэнни внимательно следим за вами?

— Ну… конечно, я знаю, что вы поддерживаете постоянный контакт с персоналом, — ответил Карев.

— Это верно, но за вами мы наблюдаем особенно. Вы интересуете нас, потому что нравитесь нам. А нравитесь потому, что обладаете очень редкой чертой — сообразительностью.

— Да?

Карев внимательно смотрел на обоих шефов, ища объяснения. Лицо Баренбойма было, как обычно, непроницаемо, зато Плит, с глазами, как выцветшие кружки, легонько покачивался на своем невидимом стуле и улыбался, не разжимая губ, погруженный в какие-то внутренние процессы.

— Да, — продолжал Баренбойм. — Здравый рассудок, мужицкий ум, толковая голова — назовите как угодно — во всяком случае, ни одна фирма не может процветать без этого. Скажу вам, Вилли, ко мне приходят в поисках работы действительно умные ребята, а я заворачиваю их, ибо они слишком интеллигентны и так разговорчивы, что их никто не переговорит. Совсем как компьютеры, которые выполняют миллион операций в секунду, а в результате посылают новорожденному счет на тысячу долларов за электричество. Вы понимаете?

— Да, я знаком с парочкой таких, — ответил Карев, вежливо улыбаясь.

— Я тоже знаю много таких. Но вы-то другой человек. Именно потому я так быстро вас продвинул, Вилли. Вы работаете у нас полгода, а уже занимаетесь контролем счетов целого отдела биопоэзы. Можете не сомневаться, это действительно быстрое продвижение. Другие работают у меня четыре-пять лет, а занимают более низкие должности.

— Я искренне благодарен за все, что вы для меня сделали, — заверил Карев с растущим интересом. Он знал, что является вполне приличным бухгалтером и только. Так неужели могло произойти такое, что подняло бы его на высшую ступень управления за много лет до срока?

Баренбойм взглянул на Плита, который играл золотой сигарой, потом снова на Карева.

— Поскольку я очень четко определил свою позицию, надеюсь, вы позволите мне задать очень личный вопрос. Я имею на это право?

— Разумеется, — ответил Карев, судорожно сглатывая слюну. — Спрашивайте.

— Отлично. Так вот, Вилли, вам сорок лет и вы по-прежнему биологически исправный мужчина. Когда вы собираетесь закрепиться?

Вопрос этот резко ударил Карева потому, что его задали неожиданно, и потому, что этим вопросом они попали в самую точку его беспокойства о своей супружеской жизни. Оно росло в нем уже лет пять, с момента, когда он обнаружил на виске Афины первый седой волос. С трудом подыскивая подходящие слова, он почувствовал, что краснеет.

— Пока… пока я не определил точной даты. Конечно, мы часто разговариваем об этом с Афиной, но нам кажется, что у нас еще есть время…

— Есть время! Я удивлен. Ведь вам сорок лет. Стеролы никого не ждут, и вы знаете не хуже меня, что развитие склероза сосудов — единственный физиологический процесс, который нельзя повернуть вспять с помощью биостатов.

— Но ведь есть средства против быстрой свертываемости, — мгновенно ответил Карев, ни секунды не задумываясь, как боксер, парирующий удар.

На Баренбойма это не произвело впечатления, но, видимо, он решил начать с другой стороны, ибо взял какую-то перфокарту и сунул ее в читник.

— Это ваши личные данные, Вилли. Я вижу, что… — он замолчал, вглядываясь в экран размером с ладонь, — …ваша жена по-прежнему фигурирует в картотеке Министерства Здоровья как смертная. А из документов следует, что ей уже тридцать шесть лет. Почему она так долго тянет?

— Мне трудно ответить на это, — Карев глубоко вздохнул. — У Афины свои чудачества. Она сказала… сказала…

— Сказала, что не сделает себе укола, пока этого не сделаете вы. Подобная ситуация часта среди моногамных супружеских пар, живущих «один на один». Отчасти в этом нет ничего удивительного, но… — в улыбке Баренбойма отразилась печаль двух столетий. — Но, говоря напрямую, Вилли, сколько можно с этим тянуть?

— Действительно… Вообще-то, через неделю будет десятая годовщина нашей свадьбы.

Карев с удивлением вслушивался в свой голос, как в чужой, гадая, что он сейчас произнесет.

— Я решил, — продолжал он, — что для празднования этой годовщины мы с Афиной должны повторить наш медовый месяц. А потом я хотел закрепиться.

На лице Баренбойма отражались удивление и облегчение. Он взглянул на Плита, а тот, румяный и безобразно довольный, кивнул головой, подскакивая на своем пружинящем стуле.

— Вы даже не представляете, Вилли, как я рад, что вы решились, — сказал Баренбойм. — Я не хотел оказывать на вас давления, хотел, чтобы вы действовали, как человек совершенно свободный.

«Что со мной происходит? — мысленно задал себе вопрос Карев. Он с трудом сдерживал желание коснуться щетины на лице, когда эта мысль холодным огнем вспыхнула в его голове. — Я же вовсе не хотел закрепляться через месяц».

— Вилли, — вежливо обратился к нему Баренбойм, — вы человек неглупый. До сих пор наш разговор был беспредметен, поэтому вы наверняка удивляетесь, зачем вас сюда пригласили. Я прав?

Карев рассеянно кивнул. «Я не могу закрепиться, — думал он. — Правда, Афина любит меня, но все равно, я потерял бы ее самое большее за год».

— Итак, приступим к делу, — в словах Баренбойма, сформулированных и произнесенных с опытом, полученным в течение жизни в три раза большей, чем обычно, совершенно ясно прозвучало напряженное возбуждение, и Карев замер от дурных предчувствий. — Хотели бы вы стать первым в истории человечества мужчиной, который, получив бессмертие, сохранит свои мужские способности?

Разум Карева взорвался образами, хаосом слов, понятий, желаний, опасений. Он пересек бесчисленные вселенные, над серебристыми морями прокатились черные звезды.

— Я вижу, что удар был силен. Нужно время, чтобы освоиться с этой мыслью, — сказал Баренбойм и с довольным выражением лица откинулся на стуле, сплетя белые пальцы.

— Но ведь это невозможно, — запротестовал Карев. — Общеизвестно, что…

— Вы такой же, как и мы, Вилли. Вы не можете принять на веру то, что гипотеза Вогана является всего лишь тем, чем является, то есть — гипотезой. Концепция, что бессмертное существо не может иметь способностей к воспроизведению, очень эффектна. Воган утверждал, что если биостатическая связь появится и начнет действовать случайно или умышленно, природа затормозит мужскую способность плодиться для соблюдения биологического равновесия. Не пошел ли он в своих предположениях слишком далеко? Не принял ли он локальное явление за универсальное?