Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек

– Ты правильно думаешь, – кивнула Мари. – Только мы не редкости будем искать. Просто продолжим исследования.

Я ополоснулся, перелив воду в умывальник, обтёрся и выпил свою кислятину. Облачился во вчерашнее.

– Очень элегантно, – похвалила Мари. – Ты давно на себя в зеркало не смотрел?

– Мы ведь там не должны отражаться.

– Правда?

– Я как-то пробовал.

– Но ты его не просил тебя показать? Зеркало.

– Что, «свет мой зеркальце, скажи»?

– Не обязательно. Просто пожелай внутри себя. Мы ж ментальные невидимки. Снова тебя никто не научил! Захотим отразиться – внутри человека покажемся. А уж он своё ви́дение перенесет на стекло.

– С одним собой тоже этот фокус получается? Хитро. Почему?

– Тогда ты сбрасываешь защиту.

Я подошел к зеркалу. Оттуда на меня смотрел худощавый парень лет тридцати – самый лучший мужской возраст. Темно-русые пряди, обрезанные этакими модными хвостами, смугловатая кожа, бездонные карие глаза, аристократический абрис рта и носа. Андрей никогда им не был – разве что представлял себя таким в мечтах.

А потом зеркало снова стало серым и гладким – вещи послушно отразили в нем то, что на самом деле было загорожено моим телом.

Снова мы вышли из стен на простор – два плаща, два берета, две сумочки. Марии захотелось, чтобы я обременил себя визиткой, или, как в мое время это называли, барсеткой. Визитка, по-старинному, – вообще пиджак, презираемая интеллигентом часть мужского наряда.

Шли мы быстро – по-видимому, даже для моих новых способностей это было на пределе. Штатский транспорт не работал уже вечность, а нужное нам место было на границе мегаполиса.

– …! Хочу научиться летать, – выразился я, наконец.

– Я тоже, – ответила Мария. – Думаешь, это так легко?

Теперь мы миновали резервацию, и на пустынных улицах стали изредка попадаться люди: как ни странно, одетые не хуже нас обоих и с похожими сумочками в руке или на запястье.

– Документы и оружие, – объяснила моя гидесса. – Для патрулей на колесной технике. Выглядеть надо респектабельно и безлико.

Такие патрули – химера банковского броневичка и труповозки – раза два нас миновали. Шли они на скорости километров шестьдесят в час.

– Полгода или сколько там назад патрули были не так мимолетны и действовали основательней. Чесали пешком и не хуже тех твоих гребней из рога дикобраза, – проговорил я.

– Результат видишь перед собой. Как говорится, умерли и пастыри, и паства. Не хочешь остановить для нас машину?

– Нисколько. Спереди чугунное рыло, сзади птичья клетка – и никакого комфортного обзора.

– Мари улыбнулась.

– Ты прав, пешком лучше. Тем более что остались пустяки.

Высокие серые дома с лепниной и колоннами сменились такими же, но попроще. Затем еще более простыми и низкими, среди которых возвышались совершенные гиганты: мегаполис не так давно был озабочен расселением приезжих и своего бурно плодящегося народа.

А потом камень и бетон резко оборвались. Перед нами простиралась та зеленая панорама, которую я мельком видел перед своей несостоявшейся смертью.

Или нет.

Мы уже были внутри огромного парка. Или лесопарка. Или просто – ручного леса.

Фронтир его зарос терновником, который был весь в мелких розовых цветах, и аромат их преследовал нас еще долго после того, как колючие ветви расступились перед Марией. Можно сказать, провожал до дома.

А дом стоял на небольшой поляне – тонкая, как волосы, и влажная после дождя трава подступала прямо к запертым ставням, ложилась на крыльцо и карабкалась на черепичную крышу, чтобы прорасти и там. Пока мы дошли, тренчи промокли до пояса. Дверь была забита свежеструганными досками наискосок, и этот андреевский крест ясно выделялся на фоне облупленного дерматина.

Мария вошла на подгнившее крыльцо и потянула дверь на себя. Та охотно открылась.

– Маскировка наивная, но если прибавить в ней чуточку гипноза, работает, – сказала в объяснение.

Внутри были сени с ведрами, тазами, горшками и замшелым деревенским рукомоем – по виду чайник с двумя носиками. Воздух тут был затхлый и слегка подванивал. Вторая дверь показалась мне слегка более обжитой, что ли. Мелкие цветные стёклышки были вставлены в частый переплет, ручка отполирована и согрета прикосновениями, снаружи у порога лежала довольно чистая тряпка.

А внутри на высоких полках жили книги.

Они плотно заставили всё пространство от пола до потолка, чуть прогнули собой полки и чуть выдались, выдавились наружу, как зерна спелого кукурузного початка.

И легли на подоконник баррикадой.

– Значит, верно, что вампиры могут видеть в темноте, – сказал я.

– Нет. Почему, ты думаешь, мы жжём в музее факелы и свечи? Для красоты, это верно, но не только. Глаза сумров чувствительны к свету, а кожа – к излучениям, но видим мы на кошачий манер, разве что зорче.

– Мне не говорили.

– А ты не спрашивал.

– Что тогда излучает здесь?

– Книги. Тысячи самых лучших на земле книг. Не просто хороших и гениальных. Но в самом деле светоносных.

– Это мы собирали?

– Нет, вот он.

Теперь я понял, что скомканная клетчатая материя на полу – старый плед с кистями, а длинный холмик под ним – человеческое тело.

Старик откинул покрышку с лица и попытался приподняться на локте, но не вышло.

– А, девочка. Моего крестника привела? Здравствуйте оба.

И на удивление звучный голос, и выражение светлых глаз, и даже совершенно седые волосы не создавали впечатления старости и болезни. А ведь он был почти полностью парализован.

– И вам того же, Георгий Валентинович. Как вы?

– Ползаю потихоньку. Ничего, пол твоими стараниями стал чистый. А то ведь бумажная пыль самая что ни на есть едучая. Так ты своего Павла книги привела смотреть или меня?

– И того, и другие.

– Думаешь наследника мне из него сотворить?

– Не сейчас и не вот так сразу, Гэ Вэ, – Мари как-то по-особенному улыбнулась.

– Ну что же, – вздохнул он. – Павел, ты ведь чувствуешь лучи. Выбери свою книгу, ладно? Вот как заводчики дают покупателю щенка выбрать из помёта: кто из них первый подойдет. Но не приласкается, а доверие окажет. Понял?

Я послушно повернулся к стеллажам. Вот удивительно – они звучали! На разные лады, тихо и настойчиво. Когда-то в детстве меня учили брать ноты прямо с листа – уроки сольфеджио были самыми для меня мерзкими. Потом, уже бросив казённую музыкалку, я догадался, что ноты могут входить в тебя так же просто и незаметно, как буквы на уличных вывесках, и именно это означает «свободно читать». Но кто сейчас был чтецом и кто – тем, кого читают? Я поворачивался вокруг своей оси, пытаясь уловить все эманации и пропустить их через себя.

– Книжный стан, – кивал за моей спиной Георгий Валентинович. – Хорошо темперированный клавир и отлично выплетенный канат.