Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

До осени ни одна из пришелиц не забеременела, хотя их мужья хотели этого куда больше, чем своей двуликости. Первой понесла Хрейя. Беременность ее не испортила, только заставила окончательно сменить звонкий доспех на легкие, широкие и теплые одежды изо льна и пуха. Стан ее оставался прямым, формы округлились, но мягко; и безо всех этих ювелирных вещиц, в одной лишь тафье и накидке поверх струящейся ткани она показалась всем самой очаровательной из женщин Триады. Та же кровь, что в Дане, та же тройственная суть, та же тайна, думала я.

Разумеется, думала я еще. Вот они передо мной, новые люди. Конечная цель нашей Триады – воссоздать былое единство Живущих, так же как Владетеля Эрбиса – покорить, отработать идею нового пространства их жизни. И есть еще одна цель: одному из нас стать на перекрестке времен. Триединство пространства, времени и человека, погруженного в них, но не в них имеющего свое основание…

А мой сын Артханг вообще, вроде бы, ни о чем таком не думал. Носился по долинам и по взгорьям жутко гордый и в то же время обескураженный: шутка ли – создавать прецедент! Совсем иное дело, чем в двуногую общипанную курицу перекидываться. Что похожие снежнацкие детки уж не раз являлись миру, он то ли подзабыл, то ли не учитывал, и я понимала его: твой ребенок – всегда новый Адам или новая Ева, где бы и когда бы он ни явился.

У Багира с семейством дела пошли совсем неплохо, и первым признаком этого были дружные и слаженные вопли церковных деятелей о расцвете нового сатанизма, инсанизма и черного гносиса, которые проникли через открытые границы. А виной не такая, как надо, победа над нэсин, известное дело. Нет чтобы в порошок стереть, так вместо этого инсанскую гниль к себе еще пуще затаскиваем… Аристократы умело парировали, через СМИ напомнив своим приверженцам, что Киэно – неразлучная спутница БД; а кто БД в официальной конфессии, а? И не катите на нас бочку, что мы верим не по вашей правде. Экая утвержденность в своей собственной непогрешимости – да тот, кто об оной кричит, уже самим этим фактом становится неправ, вы вот лучше дождитесь, чтобы сие кто-нибудь из иноверцев за вами признал.

Именно от котовистов и непосредственно от моего выкормленника, из его штабов в сердце врага исходили самые дерзновенные планы, рассылались копии и списки гимнов и речений, которые скрупулезно собирала и хранила в складках своих одежд страна Нэсин, – как раз на таких воспитывался в юности Король-Монах. В один из этих корпунктов ниспосылал Шушанк любовно упрятанные в памяти афоризмы и остроты своего друга, которые тотчас же издавались карманным тиражом, в прочном и гибком переплете. И сюда же, в храмы Братьев Чистоты, как они теперь называли себя, стекалось наисовременнейшее холодное оружие. Большие Мунки отковали нового Отца Мечей в своем болотном анклаве. Предназначался он для одухотворения стремительных и легких, как утренний пассат, мечей, стилетов и кинжалов, арбалетных стрел и дротиков. Вообще-то говоря, мы рассчитывали не на нападение, а на устрашение потенциального противника. Косить целые армии будущих собратьев нам было совсем невыгодно. К тому же оружие придает тому, кто им владеет, больше уверенности, чем панцирь, как бы ни был он надежен, – и почему бы не дополнить одно другим? Таков урок шлемоносной Жанны Д'Арк, чей поржавевший меч, отысканный под алтарем, не покидал двойных ножен, однако был грозен и свят.

В Андрии, как и у нас, царила непогода, но что вытворялось там волей тамошней небесной канцелярии – с нами было несравнимо. «Осенняя осень» в Андрии нежней и мягче нашего волчье-индейского лета, и жители привыкли к этому: благородная медь листвы, шорох на торных дорогах, потускневший смирнский ковер на газоне, иногда тончайшая водяная морось – вот то, что постоянно воспевают их поэты и поэзы. А мы невольно обрушили им на головы эсхатологический потоп, что превращал поля в рисовые чеки, яблони – в голый скелет и шоссейные трассы – в русла рек. Андров расквасило и вбило назад в ту глину, откуда они произошли и куда, по-моему, все время инстинктивно пытались вернуться.

Так протекли десять лунных месяцев, которые догола раздели всех Долго-Медленно Живущих, сгноили на земле лист и выгнали из-под него юные, крепкие ростки нови, уже закаленные несколькими крепкими ночными заморозками, а из хвойных почек – едва заметные мягкие иглы.

И тогда, незадолго до рассвета, у Хрейи начались роды. Мне наблюдать не позволили: акушерка я никакая, рожать и то позабыла. В отдаленный сборный домик, который неделю коптили в специальном дыму, чтобы предохранить мою невестку от родильной горячки, вслед за роженицей вошли три самых опытных мункских повитухи и одна суккская «мастерица воскурений» – на случай, если кроме антисептика понадобится еще и наркоз.

Но последнее опасение не оправдалось, ибо проклятие плоти на Хрейю не распространялось, как, впрочем, и на почти всех женщин Триады. Трудилась она часов семь, что правда, то правда, но облик и голос почти не изменились: как была подобием Лунной Богини, так и осталась.

И пока это длилось, понемногу затихал докучливый ветер, что донимал нас похуже черноморского норд-оста, дождь застыл в высоких тучах, и на Лес пала тишина. Лужи стянуло ледком, кое-где, там, где он не касался воды, ярко белым; гусиные лапки пошли по гулкой земле; иней обвел нимбом всякую травинку, превратив ее в нож из лучшей многослойной стали. Озимь зеленела буйно и весело, без страха глядя в зиму.

– Потому что теперь придет зима, – сказала я вслух и выступила из дверей моего дома.

Тело мое двигалось легко, несмотря на немалые мои годы, – побеги, засмейся, и оторвешься от тропы, что вся в узоре, который выплели резные листья трав и крупные снежинки, совсем такие, как я резала на Рождество из мягких бумажных салфеток, чтобы приклеить на оконное стекло, влажное от внутреннего тепла. А тепло дарила нашему дому голландка. Туда, в ее узкую дверцу, накануне Святой Ночи набивали особенно много дров – чтобы плясали языки пламени, малиновым звоном наливалась духовка и жар катился по всем комнатам…

Тепло доставалось нам наглядно. Наш уютный домашний божок был привередлив: купленных для него дров не то чтобы не хватало, но они были тяжелы, и огонь с трудом их схватывал. Еще как-то дед раздобыл прессованного торфа в бурых кирпичах, формой похожих на галошу. Горели они трудно и невесело, тепло исходило от них тяжкое, земляное, утробное. А вот древесная мелочь, особенно та, что с опушки леса, вспыхивала мгновенно, сгорала пылко и радостно – только ее стоило слегка просушить. Но еще лучше было раздобыть смолистый обрубок хвойного дерева, что остался после работы нашего лесника…