Светлана Ягупова - Твой образ (сборник)

Позже, наблюдая за Настей, я понял легковесную ошибочность своих выводов: девочка изначально не вписывалась в санаторскую свистопляску, я напрасно наделил ее задатками сводни, она была далека от этого. Сверстников ее в санатории было мало, да и Настю почему-то не тянуло к ним. Часами пропадала она в лесу с этюдником, а по вечерам, когда из окон клуба начинал громыхать магнитофон, зазывая на танцы, с книгой забиралась на кровать и читала до самого отбоя, отнюдь не учебник, а один из очередных библиотечных томов, которые она глотала по штуке в день, порой отказываясь даже от кино. Анатолий Ким, Шарлотта Бронте, Драйзер, Честертон, стихи Юнны Мориц и сборники фантастики — таков ее пестрый книжный аппетит.

В Насте еще много несложившегося, юного, но ничего от инфантильной старшеклассницы, поскольку сильно ощущается самостоятельность и, как сказала бы моя жена, самодостаточность. Будь она постарше, я, возможно, отважился бы поухаживать за нею.

В санатории нашу троицу приметили, и если встречали кого-нибудь поодиночке, подсказывали, где искать остальных. Не дождавшись меня на скамейке возле волейбольной площадки, мои застольницы, вероятно, двинули за арбузами в поселок, к нянечке Кате, о чем был договор за обедом и что вылетело у меня из головы из-за непредвиденной роли грузчика.

В конце недели я предложил девушкам пройтись на ялтинскую поляну, где Настя нашла бы интересный материал для акварелей. Одевшись по-походному, мы оказались с ней почти в одинаковых джинсах и светлых трикотажных теннисках. Валентина брюк не носила, и в цветастом платьице и пляжной панамке вовсе стала похожа на Настину ровесницу.

— Боюсь клещей, — призналась она.

Не в пример Валентине, Настя уже успела облазить окрестности санатория, и если бы я не потянул на поляну, наверняка вскоре добралась бы до нее самостоятельно. Длинноногая, быстрая, с этюдником, перекинутым на ремне через плечо, она постоянно убегала вперед, и было неясно, кто чей проводник. Валентина ходок похуже: при слишком резком наклоне тропы вверх у нее начиналась одышка, подошвы босоножек скользили о хвою, и я старался идти не спеша, то и дело окликая куда-то рвущуюся ее подругу. Профессионально поставленным голосом экскурсовода, используя методы локализации и реконструкции, я рассказывал о том, как этот уголок был когда-то облюбован императрицей

Екатериной, а позже окультурен русским терапевтом Боткиным, тем самым, по имени которого названа желтуха. Кое-что вспомнил из недавно услышанного от другого сопалатника, крымского татарина Османа — тот знал каждое дерево, каждую травку. Возле Стешиного ущелья поведал сентиментальную историю о крепостной девице, которая якобы сиганула со скалы от несчастной любви к барину.

— Глупо, не правда ли? — сделала неожиданный вывод Настя. (Я-то думал, что ей придется по душе романтическая любовь Стеши!) — Моя бабушка говорила: жизнь — это великий дар, и нельзя так швыряться им. У кого ее не бывает, несчастной любви? В седьмом классе у меня была. Кроме футбола и хоккея, мой предмет ничем не интересовался, и я тоже часами просиживала у телека, чтобы потом было о чем с ним говорить. Как-то призналась, что хочу стать психологом, а он спрашивает: «Психология — это что-то с мозгами связанное?» Когда же на дне рождения у одноклассника слопал тарелку первых огурцов, куда и любовь делась.

У нас с Валентиной первые огурцы вызвали улыбку, мы переглянулись, но внезапно я уловил в ее лице тень неприязни.

— Перевелись нынче мужики, — сказала Валентина и, будто застыдившись своей банальности, поспешно дополнила ее фактом, рассказанным таким тоном, будто она заведомо отделяла меня от принадлежности к мужской породе. — Нет, серьезно, мельчает мужик. Зато сколько ярких женских типов, характеров. Есть у нас в техникуме — я там преподаю литературу — историк Лида Тавровская. Двоих детей вырастила, в доме всегда пироги да разносолы, дети и муж обшиты, обвязаны, сама аккуратная, модненькая, хотя и скромно одета, и при всем этом заядлая театралка и знаток поэзии. Как-то забежала я к ней среди недели, а она меня к столу, фаршированным перцем угощает и наполеоном. Ну, говорю, Лида, твой Михаил должен тебе ручки целовать за то, что в будний день такими обедами его кормишь. И как в тебе уживаются кастрюли и стихи, театр и стирка, при твоей-то физической хрупкости? Вдруг вижу — лицо ее каменеет, губы кривятся. А я, говорит, железобетонная, всё выдюжу. И рассказала о похождениях Михаила, о том, что намерена кончать с этим. И как, по-вашему, кончила? Бросила все — благо дети уже выросли: сын в армии, дочь-студентка в Киеве — и ушла к преподавателю на двенадцать лет младше ее. Понимала, что не навсегда, а все равно решилась. Муж, конечно, в шоке был, на коленях вымаливал прощение. Не знаю, как дальше пойдет, а пока ходит Лида с молодым и чихает на пересуды. Мне бы так. Я не о муже, я о том, чтобы уметь, как Лида: одним крылом — по небу, другим — по земле. Да не получается — то в облаках летаю, то барахтаюсь в грязи.

Последняя фраза была сказана раздражительно, и, вспомнив Настино предостережение, я промолчал — не хотелось портить чудесную прогулку нелепым разговором в защиту мужчин. Давно заметил, что среди одиноких женщин часто встречаются если не мужененавистницы, то, мягко говоря, иронически воспринимающие нашего брата. Чего доброго, заговорит о матриархате и партеногенезе.

— Смотрите, какое дерево, — переключил я внимание спутниц.'

Ствол старой, полузасохшей сосны у основания раздваивался и, выгнутый художнической силой природы, описывал две дуги, образуя фигуру, похожую на древнегреческую лиру.

— Надо же! — восхитилась Настя. — Впрочем, у нас в Крыму фантазируют и деревья и горы.

Лес в этих местах разнообразен и неожиданен. Высоченные сосны внезапно сменяются шибляком — листопадным кустарником. Каменистые осыпи покрыты сумрачным ольшаником, переплетенным ломоносом, хмелем, ежевикой. Джунгли да и только. А то вдруг засветится ствол березки, а за ней потянутся граб и ясень, клен и осина, и все это по соседству с молодым дубнячком или храмом буковой рощи.

— А я уже была здесь, — неожиданно призналась Настя и, как бы спохватившись, что проговорилась, со смешком добавила: — Тут водятся дикие коровы и козы.

«Дикие» забредали из поселка, что находился в балке. Мальчишки часто разыскивали животных на мотороллерах, страшно грохоча и газуя на горных тропках так, что было слышно даже в санатории.

— Как же ты минула поляну? Она совсем рядом, — сказал я.

— Зато была за Горелым лесом! — В голосе девочки почудилось волнение. — Там текут удивительные речки. — Настя остановилась, присела и что-то подняла с земли. — Чье это? — подбежала к нам с развернутой ладонью: голубым огнем на ней горело маленькое перышко.