Песах Амнуэль - Конечная остановка

— Бааде, — подсказал я.

— Точно. Пакет прибыл позавчера, и ты внимательно изучил текст, потому Яшар и удивился.

Ира пошла на кухню готовить ужин, а я лежал, закрыв глаза, в голове скапливалась тяжесть, будто тёмное вещество заполняло извилины. Я не мог соотнести друг с другом очевидные, казалось бы, вещи, и, в то же время, идеи, друг с другом, казалось бы, не сопоставимые, склеивались и порождали парадоксальный вывод, который нужно было запомнить, а лучше — записать, но мне не хотелось ни двигаться, ни напрягать память.

Тёмное вещество. Память. Эмуляции. Точка Омега. Мы с Ирой. Как связать?

— Расскажи, — попросил я, когда мы сели ужинать. — Как мы познакомились? Здесь.

— На третьем курсе. Ты подхватил пневмонию и оказался в Шестой больнице, а я лежала на обследовании.

— На обследовании? — спросил я с подозрением.

— У меня подозревали воспаление жёлчного пузыря, — объяснила Ира, и я кивнул: было у неё, действительно, воспаление, но не в университете, а потом, когда родилась Женечка.

— Мы как-то оказались за одним столом в больничном буфете, ели полусырую запеканку, и я сказала, что надо ею главврача накормить. Ты ответил, что…

Она помолчала. Может, думала, теперь я вспомню? Бывает такое с памятью: начнут рассказывать эпизод, о котором ничего не помнишь, и возникает картинка, часто, кстати, ложная, не воспоминание о реальном событии, а воссоздание его собственным воображением с таким количеством деталей, что и тени сомнения не вызывает: конечно, помню, так было на самом деле.

— Что я ответил? — спросил я с любопытством.

— Не помнишь? — разочарованно сказала Ира.

Я покачал головой.

— И я не помню. Что-то запоминается навсегда, а что-то, может, гораздо более значительное, выпадает. Помню, из буфета мы вышли вместе, а вечером стояли у окна в конце коридора, ты мне хотел показать созвездия, но на улице светили фонари. Ты стал тыкать пальцем в небо и говорить: тут Вега, только её не видно, а тут Альтаир, его не видно тоже, а там Кассиопея, похожая на перевёрнутую латинскую дубль вэ, и она, конечно, тоже не видна.

— Прогулка по невидимому небу, — пробормотал я.

— Да. — Ира грустно посмотрела мне в глаза. — Ты сказал: «Выйдем из больницы, поедем за город, и я покажу вам всё, что вы сейчас не увидели».

— Я так сказал? — поразился я. Я помнил себя в те годы — и в прежней жизни помнил, и в эмуляциях, что минули, как станции на пути мчавшегося поезда. Я был застенчив и полон комплексов. В университетские годы я не предложил бы малознакомой девушке поехать ночью за город. Я был бы уверен, что за такие слова немедленно получу по морде. Значит, в этой эмуляции я не только лишился памяти, но был в каком-то смысле другим человеком.

— Мы действительно поехали за город?

— Конечно… — Ира помедлила. — Я понимаю, Миша, ты вспоминаешь нашу первую встречу в той жизни… где у нас Женечка… А я помню обе.

— Сравниваешь?

— Нет. Каждая была по-своему чудесна. И ещё…

— Да?

— Ты другой.

Вот оно. Ира тоже помнила меня другим. Чем-то эта эмуляция отличалась от прочих.

— А ты…

— Я та же, — Ира поняла, что я хотел спросить. — Насколько помню себя там… и здесь. Человек, личность — это прежде всего память, верно?

Я кивнул. Почему она об этом спросила?

— У меня в памяти нет внутренних противоречий. Разные жизненные ситуации, но я везде та же. Каждый раз поступаю, как поступала бы всегда в подобных случаях. Может, потому мне легко вспоминать? А ты…

— А я другой, — закончил я её мысль. — Другой характер, другие поступки. Здесь я делал то, чего никогда не сделал бы в прежней жизни.

Ира молчала.

— Значит, да. — Я потёр ладонью подбородок. — Наверно, потому я ничего и не помню. Чтобы не возник, как говорят, когнитивный диссонанс.

— Ты хочешь сказать, кто-то специально…

— Кто-то? Точка Омега. Вселенский автомат.

Помолчав, я добавил:

— Если ты расскажешь мне о поступках, которые я здесь совершил, но не должен был по складу характера, я хотя бы буду знать…

— Что? — грустно спросила Ира. — Будешь знать, как поступал в прошлом, но не сможешь поступать так же и в будущем?

— Верно. Все заметят, что я не только страдаю амнезией, но ещё и характер изменился…

Я взял Иру за руку и повёл в спальню. На столе осталась неубранная посуда, и это тоже, видимо, не соответствовало какой-то черте моего бывшего здешнего характера, потому что Ира посмотрела на меня удивлённо, даже сделала движение, чтобы перенести грязные тарелки в мойку, но я был нетерпелив, и она пошла следом, а в спальне мы скинули покрывало, забрались одетые под одеяло, прижались друг к другу, эта близость сейчас была необходимой и не предполагала ничего большего, только лежать вот так, обнявшись, и говорить, вспоминать…

— Помнишь, как тебя с Яшаром выдвинули на Республиканскую премию?

— На премию Ленинского комсомола, — поправил я. Было такое в первой жизни. Директор института поступил некрасиво — мол, не может он защитить перед начальством человека с фамилией Бернацкий. Антисемитизма в республике не было. В быту, по крайней мере, мне ни разу не пришлось с ним встретиться. Но заботу о национальных кадрах академическое начальство проявляло всегда. Грузина или лезгина «завернули» бы с таким же бессмысленным усердием. Яшар снял нашу работу с конкурса, а причину объяснил после того, как в газетах появился список награждённых, и нас в нём не оказалось.

— В той жизни на Ленинского комсомола, — сказала Ира, — а здесь на Республиканскую.

— И мы её не получили, — пробормотал я.

— Да. Но я помню — в той жизни ты ничего не сделал для продвижения работы.

— А что я мог сделать? — удивился я.

— Погоди. Работа прошла первый тур, а перед вторым пошли слухи, что вас могут снять с конкурса из-за тебя. Мол, если бы Яшар подал сам, без твоей фамилии…

— Так и было.

— Здесь было не так. Ты сказал Яшару, что, если работу снимут, это будет нечестно, и пошёл к Айдыну…

— Айдын?

— Директор. Да, в первой жизни Гасан Сеидов, я помню, а здесь Айдын Салахов.

— Этот червяк из лаборатории тепловых процессов в металлах?

— Он самый. Ты явился к нему на приём и пригрозил, что дойдёшь до президента Академии, а если надо, до самого Алиева…

— Ага, — пробормотал я, — Алиев всё-таки на своём месте.

— …и не допустишь, чтобы научные исследования оценивали по национальному признаку.

— Так и сказал? — поразился я.

— Так и сказал. А Яшар тебя поддержал.

— И нас не погнали с работы?

— Яшар получил выговор по партийной линии, а с тебя, беспартийного, что было взять?

— Ну-ну… — Такой поступок точно был не в моём характере.

Я долго лежал молча. Почему ко мне не вернулась память? Чем эта эмуляция отличалась от прочих? Я должен был сделать что-то, поступить как-то, что-то придумать или создать. Именно я, именно мы с Ирой, именно здесь и сейчас могли изменить мир.