Юрий Леж - Чужая воля

— Скорая? Авария на Большаковской трассе, примерно сороковой километр от города. Большегруз столкнулся с легковушкой судьи Старикова. Есть жертвы.

Вернув черную трубку на место в ответ на нелепые вопросы диспетчера: «Кто звонит?» «Вы нас дождетесь?», Некта опять ругнулась на ушедшего обратно в Преисподнюю напарника, из-за его беспечности добираться обратно в город придется пешком и хорошо еще, что напрямую здесь до ближайших домов было не сорок, а едва ли пятнадцать километров. Но все-таки — осенью, в темноте, по малознакомой местности… прогулка обещала быть не из приятных.

Впрочем, все неприятные ощущения и злость агентессы перекрывало приятное чувство удовлетворения от спасения, как и было приказано Иерархом, судьи Ивана Кузьмича Старикова. Задание выполнено, и Некта бросила, казалось, прощальный взгляд на разбитую машину и тут — будто кто-то могущественный и беспощадный сильно и резко перенаправил её мысли в нужное ему русло — поняла, что ей придется еще на какое-то время задержаться в этом Отражении.

Старик очнулся… нет, проснулся, вынырнул из какого-то блаженно-дикого сна без сновидений и, ничего еще не понимая, попытался оглядеться. Вот только что он был в машине, летящей по пустынной трассе навстречу давно ожидаемой, внезапно ставшей такой манкой и желанной смерти — а теперь лежит на кровати в каком-то странном просторном помещении, в темноте… хотя, нет, черной ночной тьмы здесь не было — из далекой открытой двери струился загадочный синеватый свет, а слева, совсем рядом, горел неяркий, уютный и какой-то добрый ночник. А возле него, на казенном неудобном стуле, устроилась Некта… или Марина?.. с толстенькой книжкой в руках.

— О! очнулся дед, — негромко, но внятно сказала девчушка, неторопливо откладывая на тумбочку томик так, чтобы старик увидел название, тисненное золотыми буквами: Достоевский «Преступление и наказание».

— А почему — дед?

Конечно, спросить судья хотел совсем другое — и где он, и как здесь оказался, и почему это девчонка дежурит у его постели — но невольно вырвалось именно это:

— А почему — дед?

— Да очень просто, — улыбнулась Некта. — Это я твоей праправнучкой назвалась, когда сюда прорывалась. Надеюсь, что в этих «пра-пра» не очень запуталась, а просто внучкой быть — ну, как-то не по годам, мне же, считай, опять всего семнадцать.

— И тебя так просто пустили? — удивился старик, не обратив внимания на странное «опять семнадцать».

— Ну, конечно, не просто так, но пустили, — замялась слегка агентесса и тут же решилась признаться, что дело тут вовсе не в деньгах, вложенных в карманы трех салатовых медицинских халатов: — Извини, я им там наплела, что ты мне дом свой загородный завещал… ну, иначе б не поверили — с чего это молодая девчонка в ночные сиделки к деду просится, аж слезно умоляет…

Ошеломленный очередным фокусом Некты, старик попытался приподняться на постели, и девушка моментально пришла к нему на помощь, умело и ловко подложив перехваченную с соседней кровати подушку под спину. Иван Кузьмич улыбнулся в ответ и теперь уже демонстративно оглядел темную комнату с еще тремя казенного вида кроватями, тщательно застеленными и пустыми, белесую раковину рукомойника в углу, высокую рогатую вешалку у открытых дверей.

— Это больница, дед, — не дожидаясь вопросов, пояснила Некта. — Кардиология, четвертый этаж. Сейчас ночь, тебя с трассы прямо сюда привезли. Свободных одноместных палат у них не оказалось, вот и переместили экстренно тех, кто здесь был, по разным местам, лишь бы такому пациенту покой обеспечить.

— А почему — кардиология? — поинтересовался совсем не о том, что было ему интересно, судья. — В жизни у меня сердце не болело, да и сейчас…

— А кто их, эскулапов этих, знает? — пренебрежительно пожала плечами агентесса. — Видать, кто-то перестраховался. Или еще что. Врачебную логику нормальному человеку трудно понять.

— Тут ты, внучка, права, — согласился старик. — А что же…

— …что же произошло на дороге? — не дала ему завершить фразу Некта. — Да так, пустяки. На трассе в нас въехал грузовик… ну, такой здоровенный, я в местных моделях не очень-то разбираюсь. Хорошо, что по касательной, только передок нашей машины задел.

Иван Кузьмич с некоторым подозрением внимательно оглядел свое тело, накрытое легким, но теплым одеялом до пояса. Кажется, все было нормально и привычно, никакой боли и даже легкого дискомфорта в теле не ощущалось.

— А ты, дед, совсем целехоньким выбрался, — заметив его взгляд, с удовольствием констатировала девчушка. — Да и я тоже. Только мне не с руки было там, на трассе, «скорую» и полицейских дожидаться, сразу рванула обратно в город. Надо же было и про больницу, куда тебя привезут, узнать, да и вещички кое-какие собрать…

Агентесса приподняла с пола небольшой пластиковый пакет, демонстрируя его судье. О том, что в больницу её привела непонятное до сих пор ощущение необходимости именно этого поступка, будто внушенное ей извне, девушка предпочла промолчать, сама плохо понимая собственное желание оказаться рядом со старым судьей.

— Ты про остальных почему-то молчишь? — спросил старик, ожидая худшего.

— Шоферу не повезло, — кивнула, подтверждая его мысли Некта. — Пока машина от удара юлой на дороге крутилась, он как-то умудрился себе шею свернуть.

— А этот… Валерик, с которым ты…

— Он уже в Преисподней, — с ясно различимой злорадностью в голосе отозвалась агентесса. — Закачивают ему там десятилитровую клизму…

— За что? — удивился Иван Кузьмич и тут же сам понял, что удивляется не тому.

Очень уж спокойно, почти равнодушно сообщила о случившемся девушка: ни грамма переживаний, никаких эмоций, если не считать явной отчетливой злости на напарника.

— Был бы грешник, а повод найдется, — отшутилась Некта. — Но, если честно, он свою клизму заслужил. Как говорили когда-то в моем Отражении — лох педальный, чуть все не загубил. Вот только жалеть его не надо, ладно? Отбудет свои лет двести-триста в каком-нибудь в угольном забое или грузчиком… он физическую работу жуть, как не любит… потом простят, конечно, тех, кто умеет быть живущим, в Преисподней ценят. Опять кому-нибудь в напарник подкинут. Только вот я — уже ученая, хватит. А то мало он мне на Столетней войне нагадил своим самолюбием, ненужным гонором и упертостью ослиной…

Старик недоуменно покрутил головой, пытаясь понять и уложить в нее сказанное девчушкой. Не укладывалось, уж больно много и сразу она нагромоздила несуразностей, непонятностей, загадок.

— Дед, я тут тебе наговорила, озадачила, — будто спохватилась агентесса. — Ты пока внимания особо не обращай и не волнуйся, я расскажу по порядку, если хочешь — подробно, только давай — попозже, а? Ты ведь только-только из «отсроченной погибели» выкарабкался… тьфу же, вот — опять сама и начинаю…