Нил Гейман - Все новые сказки

А потом уничтожил себя.

Я буду слушать его фантазии, записанные на автоответчик, еще и еще. Потом, осыпав проклятьями этого ублюдка, лгуна, труса и садиста, возьму с полки одну из его книг и отправлюсь в постель, счастливый от того, что у меня еще есть в запасе истории, которые можно рассказать, и гнусные поганые друзья, о которых можно помнить…

Для смотрителей не было худшего дежурства, чем восемь часов у «Головы». Даже теперь, спустя тридцать лет, Робби иногда снилось, что он уныло бредет через «Зарю воздухоплавания» и «Воздушные шары и дирижабли» в «Космический суп» [119], и в очередной раз остается один в потемках, и пялится в пустые глаза знаменитого ученого, пока тот бормочет одну и ту же лекцию о строении Вселенной.

— Помнишь? Мы были уверены, что ничего страшнее и выдумать нельзя, — и Робби печально глянул в свой пустой бокал. Поманил официанта: — Еще один бурбон с кока-колой.

— А мне «Голова» нравилась, — сказал его старый друг Эмери. Он сидел напротив и прихлебывал пиво. Эмери прокашлялся и стал напыщенно декламировать, умело копируя голос знаменитого ученого: — «Триллионы и триллионы галактик, среди которых наша собственная галактика — всего лишь крошка космической пыли». Наводит на размышления.

— Ага, конечно, на размышления о самоубийстве, — огрызнулся Робби. — Хочешь знать, сколько раз я слышал эту лекцию?

— Триллион?

— Двадцать тысяч раз. — Официант подал Робби бокал. Четвертая порция за сегодня. — Двадцать пять раз в час множим на восьмичасовую смену, множим на пять рабочих дней. Тысяча раз в неделю. Множим на пять месяцев…

— Двадцать тысяч — это еще ничего. Особенно на фоне триллионов залов… оговорился, «галактик». Стоп, ты с нами всего пять месяцев оттрубил? Мне казалось, больше.

— Весной пришел, осенью ушел. Всего одно лето. А ощущение, будто целую вечность проработал, да.

Эмери залпом допил пиво.

— Давным-давно, в одном забытом богом музее… — промурлыкал он, уже не впервые.

Тридцать лет назад Национальный аэрокосмический музей только что открылся. Той весной девятнадцатилетний Робби бросил Мэрилендский университет. Поселился в коммуне в Маунт-Рейньере. Выбор вакансий для него был невелик: он счел, что за три сорок в час лучше быть смотрителем в новехоньком музее, чем фасовать продукты в «Джиант-фуде». Каждое утро он пробивал хронокарту в раздевалке персонала и переодевался в форму. Потом украдкой выскальзывал на улицу, выкуривал косяк, и только после этого брел в цокольный этаж на общее собрание, получать задание на день.

По большей части смотрителями работали взрослые дядьки — постарше Робби. Они отслужили в армии и собирались продолжить карьеру в ФБР или полиции округа Колумбия. Как ни странно, они нормально его воспринимали: конечно, подсмеивались над его патлами и красными глазами, но в основном беззлобно. И только Хедж, старший смотритель, обходился с ним сурово. Этот колосс с бритой головой целыми днями сидел перед мониторами, занимавшими целую стену, и вязал на спицах. Туристов и смотрителей на экранах он разглядывал с каким-то задорным презрением.

— А что это вы вяжете? — как-то спросил Робби. Хедж приподнял руки: детское одеяльце с замысловатым узором. — Ух ты, круто! Где ж вы научились?

— В тюрьме, — и глаза Хеджа сощурились. — Опять удолбался, Кайф? Допрыгался. Иди в седьмой. Сменишь Джонса.

Робби бросило в холод, и тут же в жар — от облегчения: неужели Хедж его не уволит?

— В седьмой? Ага, хорошо-хорошо. На сколько часов?

— Навсегда, — отозвался Хедж.

— Ну, чувак, соберись с духом: тебя на «Голову» назначили! — злорадно захлопал в ладоши Джонс. — Береги задницу: дети будут в тебя всякой хренью швыряться, — посоветовал он и вприпрыжку удалился.

В темном зале два проектора, один напротив другого, серебристыми лучами освещали пластмассовую голову. Робби так и не разобрался, как именно отсняли лекцию знаменитого ученого — один раз с одной точки или не поскупились, снимали с разных ракурсов.

Как бы то ни было, Голова, не приставленная ни к какому телу, смотрелась на удивление эффектно: среди сотен мерцающих звезд, спроецированных на стены и потолок, она казалась не материальным объектом, а бесплотной голограммой, парящей в воздухе. Аж жуть брала, тем более что в течение монотонной речи Голова неестественно, слегка озадаченно моргала: будто знаменитый ученый только что хватился собственного тела и ему стало ужасно неудобно. Однажды Голова отклонилась от текста, уверял Робби: правда, заметил он это, здорово удолбанный.

— И что она сказала? — спросил Эмери. Тогда он работал в зале «Введение в авиацию», при тренажере для пилотов, на котором посетители совершали трехминутные «вылеты».

— Чего-то про персики, — объявил Робби. — Толком не разберешь: у нее язык заплетался.

Каждое утро Робби стоял у входа в «Космический суп» и смотрел, как толпы туристов входят в главные двери и оказываются в «Зале полета». Над их головами парили подвешенные к потолку легендарные самолеты. «Флаер» братьев Райт 1903 года, в кабине — манекен, изображающий Орвилла Райта; би-планер Лилиенталя, и «Белл Х-1», на котором Чак Йегер впервые преодолел звуковой барьер [120]. Из огромной шахты в центре зала торчала межконтинентальная баллистическая ракета «Минитмен III» [121]. На ее корпусе до сих пор виднелись пятна цвета ржавчины — несколькими месяцами раньше один активист выплеснул на ракету ведерко свиной крови. Прямо над входом в галерею Робби покачивался «Дух Сент-Луиса». Смотрители планетария, который располагался на верхнем этаже, развлекались, обстреливая его крылья из рогатки.

Робби поморщился — ох уж эти воспоминания. Осушил бокал. Вздохнул:

— Много воды утекло.

— Tempus fugit [122], чувак. Кстати… — Эмери достал из кармана смартфон. — Почитай-ка. От Леонарда.

Робби потер осоловелые глаза, глянул на экран.

От:l.scopes@MAAA.SI.edu

Тема: Страшная болезнь

Дата:6 апреля, 19:58:22

Кому:emeryubergeek@gmail.com

Привет, Эмери.

Я только что узнал, что наша Мэгги Бливин очень тяжело больна. Перед Рождеством я ей писал, но ответа так и не получил. Фуад Эль-Хадж говорит, что прошлой осенью у нее выявили рак груди в поздней стадии. Перспективы так себе. Она живет в Фейеттевилле, насколько я понял, в хосписе. Хочу ее навестить, но не знаю, как она это воспримет. У меня есть одна вещь, которую я хочу ей подарить, но сначала я должен потолковать с вами.

— Ох-х-х, — вздохнул Робби. — Господи боже, страшное дело.

— Да. Прости за дурные вести. Но я решил, что ты захочешь об этом узнать.