Карен Томпсон Уокер - Век чудес

Я наблюдала за Сетом, который рассматривал воробья. Мы стояли рядом, но между нами пролегала пропасть. Я даже представить не могла, о чем он думает.

Неожиданно в круг ворвался Дэрил. Видимо, даже риталин не мог сдержать бурлящих в нем импульсов. Схватив воробья, он бросился бежать.

— Дэрил! Оставь его! — закричали все хором.

Но он мчался в сторону ущелья. Сет кинулся за ним.

Все случилось очень быстро: не дожидаясь, пока Сет его догонит, Дэрил размахнулся, как подающий в бейсболе, и забросил птицу далеко в ущелье.

Это было такое время: сегодня происходило то, что еще вчера казалось невозможным. С воробьем получилось именно так. Я до сих пор помню длинную траекторию его падения. Я надеялась, что он вот-вот взмахнет крыльями и полетит, но вместо этого он камнем ударился о землю.

— Ну ты и урод, Дэрил! — закричал Сет.

— А что такого? Он бы все равно сдох, — ответил тот.

Тогда Сет сорвал со спины Дэрила рюкзак и точно таким же движением запустил в ущелье. Мы видели, как рюкзак сначала взмыл ввысь, а потом резко пошел на снижение, трепеща лямками.

Дэрил стоял на краю ущелья и смотрел на дно.

Я ощутила прилив благодарности к Сету. Мне захотелось сказать ему что-нибудь, но он уже запрыгнул на свой скейт и исчез, резко свернув за угол.

Мы немного постояли и разбрелись кто куда. Теперь нам ежедневно приходилось привыкать к маленьким ужасам жизни. Мы ничего не могли с этим поделать. Все, что нам оставалось, — это просто разойтись по домам.

Вскоре мы узнали, что рак проник в костную ткань мамы Сета. Он перестал ходить в школу. Потом мне сказали, что она умерла дома во время длинной белой ночи.

Я взяла одну из маминых открыток с мерцающей «Звездной ночью» Ван Гога и сочинила целое письмо с соболезнованиями. Мне хотелось сказать Сету что-то важное и уместное. В итоге я все зачеркнула и достала из коробки другую открытку. На ней я написала всего два слова: «Я сожалею». Добавила свое имя и отправила по почте.

К концу ноября сутки насчитывали сорок часов.

Ситуация приближалась к критической. После каждого восхода солнце оставалось на небе все дольше. Мостовая нагревалась так сильно, что на нее невозможно было ступить босой ногой. Черви заживо жарились на верандах. Ромашки засыхали на клумбах.

Периодически опускающаяся на землю темнота отличалась той же неторопливостью, что и светлые временные отрезки. Во время бесконечных ночей воздух охлаждался, словно вода на дне озера. По всей Калифорнии замерзли виноградники, зачахли во тьме апельсиновые рощи, почернели от холода плоды авокадо.

Создавались десятки экспериментальных биобаз для выращивания основных зерновых культур. Семена тысяч нежных видов растений перевезли в специальные хранилища в Норвегии.

Одни ученые пытались спрогнозировать грядущую степень замедления для вычисления его множественных эффектов, другие утверждали, что все образуется само собой. Третьи предпочитали вообще ничего не говорить, как бы намекая, что представители новоявленной науки знают о будущем не больше, чем предсказатели землетрясений или знахари, пытающиеся вылечить опухоль мозга.

— Закончим ли мы так же, как птицы? — так сформулировал вопрос один опытный климатолог в интервью в ночном выпуске новостей. Его темные глаза терялись в морщинах пятнистой от солнца кожи. — Вполне возможно. Понятия не имею.

Адреналин, как и любой стимулятор, вызывает привыкание. Паника имеет свой предел. Через шесть или семь недель после начала замедления напряжение спало. Ежедневный подсчет минут исчез с первых полос газет. Мы перестали и ловить каждое слово журналистов на эту тему. Постепенно замедление слилось с обычными плохими новостями, которые еженощно транслировались в наши гостиные.

Часы тикали, невзирая на мрак и свет, к которым мы уже относились, как к изменчивым и непредсказуемым явлениям погоды. После Дня благодарения миссис Каплан родила малыша. На той же неделе около дома Гэбби появился здоровый контейнер для строительного мусора, и рабочие приступили к перепланировке их кухни. Мистер Валенсия ушел от жены к секретарше. После этого миссис Валенсия сделала подтяжку лица и через день вернулась из клиники с багровыми синяками, расползающимися по коже из-под бинтов.

Другими словами, жизнь продолжалась.

Люди, не согласные с часовым временем, жили растительной жизнью: вставали с рассветом и засыпали после того, как наше полушарие погружалось во мрак. Их распорядок дня уже очень сильно отличался от нашего. Приверженцев реального времени все считали чудаками и сторонились.

Немногочисленную «временную оппозицию» с нашей улицы даже не включили в число участников традиционной осенней вечеринки, которая ежегодно проходила на местном пустыре накануне Дня благодарения. Оранжевые пригласительные билеты положили на каждое крыльцо, за исключением тех домов, где жили «несогласные».

Однажды утром поднявшееся из-за горизонта солнце осветило сотни полосок туалетной бумаги, которые развевались на ветвях оливы Сильвии. Точно так же пометили участки Тома и Карлотты. Из окна своей спальни я видела, как Сильвия аккуратно снимает бумагу с розовых кустов. Иногда она ненадолго останавливалась, упирала руки в бока и смотрела по сторонам из-под широких полей соломенной шляпы, словно надеялась обнаружить преступников, затаившихся где-то поблизости. Она даже достала из гаража стремянку, но дотянуться до некоторых полосок ей все равно не удалось. Еще несколько недель обрывки туалетной бумаги так и висели на самых высоких ветвях.

Семейство Капланов тоже выпало из общего ритма. Они скрывали свой «нечасовой» образ жизни, продиктованный верностью Шаббату, который приходился на каждый седьмой день и длился от заката до заката. Как только это стало известно, их старшую дочь Бэт перестали приглашать присматривать за малышом Свонсонов. Теперь мы общались с ними еще меньше, чем раньше.

В те дни я часто наблюдала за Сильвией в телескоп.

Белыми ночами я видела, как она в полночь поливает розы или в три утра откидывает макароны в дуршлаг. Иногда, пока все спали, Сильвия бродила по тихой, будто вымершей улице.

Она отличалась от прочих сторонников реального времени своим неизменным одиночеством. Когда я не могла уснуть, то следила в телескоп, как она играет на пианино.

Ее поникшие плечи и опущенная голова говорили о непреходящей печали. Сильвия напоминала мне те далекие, уже несуществующие звезды, свет которых все еще доходит до нас. Она казалась мне даже более одинокой, чем я сама.

И в катастрофах порой есть нечто притягательное. Мы с папой периодически ездили на побережье наблюдать за тем, что творит океан с постройками на берегу. Жителей эвакуировали оттуда еще в начале замедления, изменившего уровень подъема воды. Во время приливов волны перекатывались по крышам, чьи очертания создавали геометрически правильную береговую линию. Дайверы тайком обчищали дома. В отливы величественные здания, жилища кинозвезд и миллионеров, скрипели и сочились влагой, словно затонувшие корабли. Океан стремительно разрушал их. Дома зияли пустыми окнами: должно быть, когда-нибудь осколки их стекол вернутся на берег, обточенные водой и перемешанные с ракушками.