Гарри Гаррисон - К звездам!

— А что было потом? — спросил он.

— Я не на допросе, Энди. Зачем этот обвинительный тон?

Он повернулся к ней спиной и стал смотреть в окно.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, но… тебя же не было дома всю ночь. Что я, по-твоему, должен думать?

— Ну, ты же знаешь, что вчера творилось. Я побоялась возвращаться. Я была в ресторане «Керли»…

— Мясной кабак?

— Да, но если ничего не есть, то выходит не очень дорого. Кучу денег стоит только еда. Я встретила там знакомых, и мы болтали. Потом они отправились на вечеринку и пригласили меня с собой. И я поехала. Мы узнали по телевизору о беспорядках, и никто не захотел уходить. Поэтому вечеринка затянулась на всю ночь. Очень много людей осталось, и я вместе с ними.

Она сняла платье и повесила на вешалку. Потом надела шерстяные рейтузы и теплый свитер.

— И это все, чем ты занималась всю ночь?

— Энди, ты устал. Почему бы тебе немного не поспать? Мы поговорим об этом в другой раз.

— Я хочу поговорить об этом сейчас.

— Ну, пожалуйста, больше же нечего сказать…

— Нет, есть. В чьей квартире все это происходило?

— Какого-то незнакомого мне человека. Он не был приятелем Майка, я просто иногда встречала его на вечеринках..

— Так хозяин — мужчина? — Воцарилось напряженное молчание, пока его не нарушил вопрос Энди: — Ты провела ночь с ним?

— Ты в самом деле хочешь знать?

— Конечно, я хочу знать. Зачем, по-твоему, я спрашиваю? Ты с ним спала, а?

— Да.

Спокойствие в ее голосе и внезапность ответа ошеломили его, но ведь он и не надеялся получить иной ответ. Он долго молчал, не находя слов, и наконец спросил:

— Зачем?

— Зачем? — Внезапно ее охватил гнев. — Зачем? А какой у меня был выбор? Я поела и выпила, нужно было платить. Чем ещея должна была расплатиться?

— Прекрати, Ширли, ты была…

— Какой? Честной? Я должна была оставаться здесь, хоть и не сплю с тобой?

— Это совсем другое.

— Да? — Ее начало колотить. — Энди, я надеюсь, что так оно и есть, так должно быть… но больше я просто ничего не знаю. Я хочу, чтобы мы были счастливы. Не знаю, почему мы ссоримся. Я этого совсем не хочу. Все идет как-то не так. Если бы ты почаще бывал здесь, со мной…

— Мы обсудим это как-нибудь вечером. У меня работа… что я могу поделать?

— Ничего, думаю, больше ничего… — Она сцепила пальцы, чтобы они не тряслись. — Иди поспи, тебе нужно отдохнуть.

Она вышла в другую комнату, и он не шелохнулся, пока дверь не захлопнулась. Потом он пошел за ней, но остановился и сел на край кровати. Что он мог ей сказать? Он медленно стянул башмаки и одетым лег в кровать, накрывшись с головой одеялом. Усталый и вымотанный, он долго не мог уснуть.

Люди боялись выходить на улицу, пока не рассвело, и очередь за водой этим утром была очень короткой. Однако, когда Ширли заняла место в очереди, на улице уже было много народа. Когда она получила свою норму воды, солнце поднялось уже высоко.

Ширли каждый день встречалась с миссис Майлс. Приходившая первой занимала очередь, а потом они вместе возвращались домой. Миссис Майлс всегда брала с собой маленького сына, который, похоже, все еще болел этим самым квошем. Очевидно, ее муж нуждался в богатом белками гороховом масле больше, чем ребенок. Норму воды увеличили. Это так обрадовало Ширли, что она не обращала внимания на тяжесть и боль в спине. Теперь воды хватало даже на умывание и мытье посуды. Водоразборные колонки должны были открыться самое позднее в середине ноября, а это уже скоро.

В это утро, как обычно, Ширли вернулась раньше восьми и, войдя в квартиру, увидела, что Энди уже одет и собирается уходить.

— Поговори с ним, Ширли, — сказал Энди. — Убеди его, что он становится идиотом. Должно быть, возраст сказывается.

Он поцеловал ее на прощание и собрался уходить. Со времени той ссоры прошло три недели, и внешне все казалось таким же, как и раньше, но внутри что-то изменилось, некое ощущение уверенности — или, может быть, любви — было разрушено. Об этом они не говорили.

— Что опять не так? — спросила она, стаскивая верхнюю одежду, в которую была укутана.

Энди остановился на пороге.

— Спроси Сола. Я уверен, что он с радостью расскажет все в мельчайших подробностях. Но когда он закончит, вспомни одну вещь. Он не прав.

— У каждого человека свое мнение, — невозмутимо ответил Сол, смазывая гуталином из допотопной банки еще более допотопные армейские ботинки.

— Мнение тут ни при чем, — сказал Энди. — Ты просто напрашиваешься на неприятности, ищешь приключений себе на голову. До вечера, Ширли. Если все будет тихо, как вчера, я долго не задержусь.

Дверь захлопнулась, и Ширли заперла ее на замок.

— О чем он говорил? — спросила она, фея замерзшие руки над брикетом морского угля, тлеющем в плите. Было холодно и промозгло, от сильного ветра дребезжало стекло в оконной раме.

— Он говорит о протесте, — сказал Сол, с удовольствием рассматривая до блеска начищенный черный ботинок. — Точнее, он высказывается против протеста. Ты слышала про закон о чрезвычайном положении? Его всю прошлую неделю обсасывали по телевизору.

— Тот, что они называют законом о детоубийстве?

— Они?! — заорал Сол, сердито полируя ботинок. — Кто они? Сборище бездельников — вот кто они такие. Люди со средневековым соображением, вечно идущие по проторенной дорожке. Другими словами, задницы.

— Но, Сол… нельзя же заставить людей делать то, во что они не верят. Большинство из них все еще думают, что это имеет какое-то отношение к убийству детей.

— Они думают неправильно. Разве я виноват, что мир полон болванов? Ты прекрасно знаешь, что контроль над рождаемостью не имеет ничего общего с убийством детей. В сущности он их спасает. Что лучше: давать детям умирать от болезнен и голода или следить за тем, чтобы лишние дети вообще не рождались?

— Если так рассуждать, то вопрос выглядит по-другому. А ты не забываешь о законах природы? Разве контроль над рождаемостью не является их нарушением?

— Милая моя, вся история медицины есть история нарушения законов природы. Церковь — как протестантская, так и католическая — пыталась приостановить использование анестезирующих средств, потому что по закону природы женщина должна рожать детей в муках. И то, что люди должны умирать от болезней, — закон природы. И то, что человеческое тело нельзя разрезать и что-то там чинить, — тоже закон природы. Был даже один парень по имени Бруно, которого сожгли на костре, потому что он не верил в абсолютную истину и законы природы вроде этих. Когда-то все было против законов природы, и теперь контроль над рождаемостью присоединяется к этому всему. Потому что большинство наших бед проистекает из того факта, что в мире чересчур много людей.