Алексей Мороз - От легенды до легенды (сборник)

— Иль-Ризани, знаю, — фыркнула Гюльнар, даже в темноте можно было разглядеть ее недовольно сдвинутые брови. — То, что он великий, еще не означает, что ты можешь мне такое говорить. И… ты когда-нибудь видел кипарис?

— Э-э-э… нет, любимая.

— Так откуда ты знаешь, что я похожу на него?

Фарух промолчал в замешательстве. Он так старался, запоминал… но Гюльнар — на что она обиделась?.. Теперь будет молчать, а то и вовсе уйдет…

Едва слышно журчала вода в арыке, прохладный ветер с реки шевелил листву, донося до укрывшейся в глубине сада пары сладко-легкий запах цветущей джиды, а месяц, хрупкий, тоненький, бросал отсветы на ее лаковые листья…

Фарух ласково провел ладонью по блестящим волосам девушки — она распустила косы — для него…

— Ты изящна, словно молодой тополек, что твой отец посадил у колодца, кожа твоя — как лепестки шиповника, первых бутонов, чей аромат пьянит сильнее вина, глаза твои — прости, не могу сказать по-иному, — звезды в ночи, указующие путнику дорогу к дому, губы сладки, как спелый тутовник… Так сладки…

На этот раз никто Фаруха в бок не бил…

— И не нужен нам никакой иль-Ризани, — прошептала зардевшаяся Гюльнар.

— А помнишь, я принес тебе полную тюбетейку тутовника, и мы измазались так, что отстирать одежду не получалось, и потом твоя мать обещала надрать мне уши, если я ей на глаза попадусь?

— Помню. — Тихий смех в ответ.

Так зудит комар — то тише, то громче, протяжно и нудно, не прекращая, не останавливаясь… Фарух никогда не думал, что такие звуки может издавать человек, одаренный милостивым Творцом мыслью и речью. Стоявший шагах в пяти от Фаруха мужчина немолод и небогат — седина уже затронула бороду, рваный в нескольких местах халат подпоясан засаленным платком, крупные, темные от постоянной работы под солнцем руки дехканина крепко сжимали длинную, с устрашающим крюком на конце, пику. Человек покачивался, с пятки на носок, — так мерно движутся волны — и тихо выл. От этого утробного стона хотелось сбежать, не важно куда, главное — не слышать и забыть побыстрее, или подойти и — ударить, сильно, только чтобы замолчал. Убежать Фарух не мог — сменить их на стене должны были еще часа через четыре, а ударить… тоже не мог — ветер с южной стороны долины, куда, не отрываясь, смотрел дехканин, то и дело доносил до часовых едкий дым спаленных виноградников. «И упаси Создатель, — думал Фарух, — узнать, что видит в дыму этот человек».

Старый эмир ушел из цветущих садов своей столицы в Сады Вечные — да будет прочен мост над Пропастью грехов под его ногами, и да встретят его на той стороне гурии с радостью! — а на престол из шахриданской бирюзы и белого золота решили взойти сразу двое его сыновей. Старший сын, книгочей и астролог, как и завещал эмир, и младший, воин и любимец восточных князей, на чью пылкую гордость надел узду покорности старый эмир. Вражда сторон захлестнула столицу и выплеснулась на просторы страны кровавой усобицей. Илмукушцы присягнули старшему брату, отправив гонца с посланием, и дары, и отряд в сто человек — а больше войск в Илму-куше и не стояло, город-то маленький, — все, как требовалось, честь по чести. Но, видно, не в пользу горожан легли кости… Через два дня под стенами Илму-куша стояли полторы тысячи сабель одного из восточных князьков, а у ворот города — тот самый гонец, верхом на осле, едва живой от побоев и с вестью — Илму-куш признан мятежным городом. С такими разговор короткий — если жители сдадутся на милость настоящего владыки, то будут оставлены в живых, но проданы в рабство, если же нет — город будет разрушен, дабы явить благой пример другим. И что с того, что войска старшего брата стоят в пятидневном переходе от города? Илму-кушу они помочь уже не успеют.

Сзади раздались шаги и звон кольчуги. Фарух выпрямился и тверже стиснул тяжелое и такое непривычное для гончара копье — Масуд-бей, начальник городской стражи, не терпел распущенности, пусть даже и от вчерашних мирных горожан.

Тихий рык — и забивший слух стон оборвался, послышался торопливый топот — вниз, по лестнице.

— Остаешься один. И не спать!

Гончар кивнул, глядя в холодные глаза под седыми бровями. Холод поселился в глазах старого сотника с утра, когда узнали, что городской глава бежал, а с хокимом и его личная стража, пятнадцать человек. На стенах Илму-куша, давно требовавших ремонта, оставались сорок городских стражников, больше привыкших на базаре за порядком присматривать, и не обученные за меч браться горожане.

— Не спать, — повторил Масуд-бей и подергал себя за сивый ус, глядя, как прямо перед ними, в пяти полетах стрелы, за обмелевшим саем [100] Сай — горная речка, сильно мелеющая летом. , готовятся к ночевке враги.

— Не спать? Уснешь тут, — дернул плечом Фарух, когда сотник ушел дальше проверять посты. — Когда такое впереди.

Впереди… А за спиной — город… Неродной город. В детстве Фаруха дразнили приблудышем, чужаком, отродьем демонов… Что ему до Илму-куша? Уговорить Гюльнар бежать и ночью, когда его сменят на посту, перебраться через низкие стены… Она откажется бежать, оставив родителей в городе. А Шахар-ака, согласившийся стать отцом жениха на намеченной осенью свадьбе? А… Фарух едва не застонал, сообразив, что всех не убедить, не вытащить из осажденного города. Да, Илму-куш ему не родной, но какой же тогда родной?

В быстро сгущающихся южных сумерках один за другим замерцали теплые огоньки костров. Два, три, десять, двадцать… все больше. Там едят, пьют и веселятся: Илму-куш — законная добыча, жирная добыча! — которая и сопротивляться-то не сможет. Не будет подвига, но будут вереницы рабов на невольничьем рынке, и потечет рекой в кошели на замызганных поясах звонкая монета. Ее благословенный звон приятней пения гурий и заглушит угрызения совести… Да какая там совесть?! — резко оборвал себя Фарух. Не было никогда и нет совести у этих последышей противоестественного союза верблюдицы и осла! Зато есть оружие, умение и опыт… и не низким стенам Илму-куша противостоять распаленной ожиданием добычи солдатне. Тех, кто будет сопротивляться, вырежут, город сровняют с землей, как уже сталось с Чаркентом… Быть может, потом эмир и найдет управу на брата, но чем это поможет илмукушцам? Ведь нельзя вернуть все — и всех! — назад, не в силах это человеческих…

Не в силах… А для отродья демонов? Фаруху стало страшно — в прозрачной синеве подступавшей ночи, подмигивая и пританцовывая, дрожали сотни костров, и у каждого, наверное, не по одному человеку… Он не сможет, не потянет всех! Пять, шесть человек, десяток, ну, может, два десятка он «спрячет» — если разом, не отвлекаясь ни на что, но не всех!

И что же делать? Ждать утра и неизбежной атаки? Кто из жителей города доживет до вечера? Кто?!