Алексей Мороз - От легенды до легенды (сборник)

— А вот это ты мне и расскажешь, — медленно и широко улыбнулся Экард. — Все расскажешь. Теперь мы с тобой иначе поговорим…

Он ударил кулаком изо всей силы, с размаху впечатав офицерский перстень в скулу Дейгена.

Дейген свалился на пол, с грохотом перевернув стул. Экард наклонился над переводчиком, сгреб его за воротник и приподнял.

— Иначе, — прошептал он Дейгену прямо в лицо. — С глазу на глаз. Нам ведь не нужен переводчик — правда, Дейген?

Серебряная волчья голова покачивалась над самыми глазами арестованного.

Повод, чтобы часто заглядывать к Ланне якобы по-соседски, у Эттера был самый что ни на есть подходящий. Разве мальчишка что-то смыслит в стирке? А кому еще, кроме него, за такое дело взяться? Дедушке старому? Или сестренке малолетней? Некому у них в доме стирать. Так почему бы молодой соседке не помочь им со стиркой — за лишний ломоть хлеба, кочан капусты да малую толику соли? Ничего удивительного, что Эйтье то и дело к соседям с узелком шастает. Подолгу ведь не засиживается…

Эйтье и сегодня не намеревался засиживаться. Домой он собирался вернуться засветло, задолго до наступления комендантского часа. Он уже совсем было надумал уходить, когда дверь распахнулась настежь, и в ее проеме показался Домар — губы трясутся, весь белый, в лице ни кровинки.

— Дейгена взяли! — выпалил он.

Ланна, едва привстав, вновь опустилась на лавку.

— Фью-ю-ю-ю… — махнул рукой Эйтье. — И за что ж его эгеры замели? Слишком много на лапу брал или со счетами мухлевал?

— Сведения добывал для летучего отряда, — произнес Домар, все еще задыхаясь от быстрого бега, и без сил привалился к стене.

— Да иди ты… — ошеломленно выдохнул Эттер.

— Точно тебе говорю, — помотал головой Домар. — Для того здесь и остался. Прямо под носом у эгеров все проворачивал… Моллег, сволочь, донес. Вроде как выследил его случайно или подстерег… какая теперь разница!

Для Дейгена и впрямь разницы никакой.

Для Дейгена, которому Эйтье не далее как вчера желал испробовать на своей шкуре все радости каталажки и всю приятность петли на шее. Для Дейгена, который отлично знал, что его ждет в случае провала, не мог не знать — ведь он присутствовал при допросах. Всякий раз присутствовал — он же переводчик…

Ланна так и не произнесла ни слова. Даже в лице не переменилась. Только сцепленные вместе пальцы стискивались все сильнее и сильнее.

— Ланна, погоди… погоди же… — торопливо бормотал Эйтье. — Вытащим мы его… прежде времени не хорони… вот как есть вытащим…

Домар покачал головой:

— Поздно. Комендант, трупоед клятый, сразу его в подвал поволок. Очень уж ярился, что Дейген его вокруг пальца обвел. А из подвала дорога известная — не на расстрел, так на виселицу.

— По дороге отобьем! — упрямо дернул ртом Эттер.

— Уходить тебе надо, Ланна, — сказал Домар так, словно Эйтье и не говорил ничего. — Прямо сейчас. И тебе, и матери с отцом. Пока еще можно уйти.

Ланна сидела недвижно, будто не слышала его.

— Уходить надо. — Домар ухватил девушку за плечи и с силой встряхнул. — Все ведь знают, что у вас любовь была, вон даже свадьбу играть собирались — а ну как настучит кто? Да тот же Моллег хотя бы! Или другая какая гнида найдется…

— Так ведь Ланна же не знала ничего… — с трудом вымолвил Эйтье, чувствуя где-то внутри тяжелый ледяной комок.

— А коменданту какая печаль, знала или не знала? — развернулся к нему Домар. — Так он и поверит, что Ланна с Дейгеном не для отвода глаз порвала, а на самом деле! Что Дейген ни одной живой душе не сказался и ей тоже! А хоть бы и поверил — думаешь, Лан это поможет? Ты с чего взял, умник, что мясник этот ее спрашивать будет? Он не ее, он его спрашивать будет! Поставит Ланну перед ним — вот тебе, друг ситный, невеста твоя, и если язык ты не развяжешь, то сам знаешь, что ней станется. Этого ты Дейгену желаешь? Или Ланне?

Эттера передернуло.

— Наконец-то головой думать начал, — тяжело бросил Домар. — И на том спасибо. Собирайся, Лан. Времени у тебя всего да ничего. А Эйтье…

— А что — Эйтье? — огрызнулся мальчишка. — Я Дейгену никто и звать никак. Заноза в заднице. В любимчиках у него не хаживал, да и не за что было — с моими-то отметками. Меня ловить-хватать никто не вздумает, чтоб на него надавить. Так что мне убегать резону нет. Я-то как раз остаюсь. Разузнаю, что смогу. Слышишь, Лан? Вот тебе самое честное слово, зарок поперек ладони — я что-нибудь придумаю, слышишь?

Ланна кивнула ему — по-прежнему молча. Слова не шли с языка. Она не могла заставить себя заговорить. Не могла заставить себя коснуться губами его имени — Дейген. Будто, пока она молчит, пока не притрагивается губами к беде, эта беда как бы невзаправду, как бы не здесь, не сейчас, не с Дейгеном, но стоит Ланне назвать ее по имени, и она станет сбывшейся.

Дейген, Дейген, Дейе…

Как же нравилось Ланне его имя в той, прежней жизни, которая называется «до войны»! Как нравилось то и дело окликать его — просто для того, чтобы произнести вслух «Дейе»! Еще до того, как он сказал ей, что любит, раньше, до того, как они в первый раз поцеловались… да она ведь и не надеялась понравиться ему, это вокруг все видели, что Дейген в ней души не чает, а она не видела, ведь она любила, а любовь слепа… не видела, не надеялась, мечтать не смела, что когда-нибудь поцелует его, — зато она могла звать его по имени, касаться этого имени губами, это была ее тайна, ее поцелуй… Дейе…

Как же недолго они были счастливы — и как ослепительно! А потом началась война, и Дейген собрался в ополчение. Его не взяли — здоровьем не вышел. В те дни Ланна радовалась, дуреха, — сколько женихов и мужей ушли на фронт, сколько по ним слез пролито, а ее Дейген с ней, и ей не придется бессонными ночами молиться, чтобы только живым вернулся. Лучше она помолится за того офицера с призывного пункта — измотанного, с серым от недосыпания лицом… это он говорил с Дейгеном, и после этого разговора Дейе уже не пытался никому доказывать, что он здоров, — так пусть офицер в заношенном мундире вернется к той, кто его ждет, пусть вернется живым!

А потом пришли эгеры, и мир для Ланны почернел.

Гадко было радоваться, что твой жених с тобой, покуда чужие женихи воюют, это Ланна понимала. И ругала себя ругательски — но все равно радовалась. До того дня, когда Дейген пошел на службу к захватчикам.

Он с ней и словом не перемолвился тогда. А если бы и попробовал что-то сказать, как-то оправдаться… она и сама не знала, что бы она тогда сделала. И не узнала. Он просто натолкнулся на ее взгляд и остановился. А потом молча развернулся и ушел. Никогда ей этого не забыть. Как блестели его новехонькие сапоги, когда он шел через площадь, как ветер шевелил его волосы, как она смотрела ему в спину… как они все смотрели…