Алексей Мороз - От легенды до легенды (сборник)

— Я?! — изумилась девушка. — Да я ничего не умею, я даже не слыхала о таком!

— Вмиешь, я знаю. От почекай трохы — воно проявыться.

— Баба Настя, — перевела разговор ошеломленная Ирина, — а почему у вас никаких животных нет? Хоть бы кота, что ли, или вы не любите кошек?

— Та я всих люблю, дитка, колысь все в мэнэ було. А як мати померла, стала я глядиты [92] Глядiти ( укр .) — смотреть, так говорят о ведающих определенной областью целительства в селе (можно присматривать за суставами, ушибами, испугом и т. п.). очи, то почались нещастя з худобою: спершу корову машина на траси вбыла, тоди кури повыздыхали, собака пропав, кишка здохла. Я й подумала — нащо худоби страждати?

— Вы думаете, это из-за вашего… — Иришка замялась, — из-за дара?

— Хто зна, дитка, а браты когось боюсь, отак и живу сама-однисенька.

— У вас же родня есть.

— Та хай вона западеться, та ридня! Я ж им годила, я ж в них робила: и картоплю копала, и гроши давала, а вони мэни виддячили — видьмою прозвали, вси мои подарунки повернули…

— А вы что сделали?

— А я, дитя, взяла все тэ ганчирья [93] Ганчір’я ( укр .) — тряпье. , поклала на асфальту коло их хаты, облила бензином та запалыла, нехай соби пропадае, мени ихнього не треба. Воны думали все мое добро забрать, та я не дурна, я им ось потуль показала, а посюль не показала, — и бабка лихим жестом заголила ногу почти до бедра. — Отак и живу тепер сама, добри люды, слава богу, помагають. Помыраты буду, тоби свое все откажу…

— Не надо, — испугалась Иришка, — ничего не надо!

В новостях по телевизору рассказали о гибели солдата срочной службы от побоев. Ночью Маланка намекнула, что если она не поможет, то с Сергеем может случиться несчастье. Днем Иришка утешала себя, что Сергей не зеленый юнец, ему двадцать два года, он отличный спортсмен, хорошо тренирован, никакая дедовщина ему не страшна, в крайнем случае защитит старший брат… Вечером здравый смысл уступал место тихой тоске и откровенному ужасу.

На следующие выходные Ирина поехала домой: надо было помочь матери с уборкой урожая, но мысли о проклятии и необходимости что-то изменить не оставляли ее. Она думала об этом, переворачивая лопатой тяжелые пласты чернозема, думала, сортируя картофель, думала, купая в большой ванне-балии перемазанных ежевичным вареньем сестренок. Когда неугомонные близняшки уже мирно посапывали в кроватках, а отец ушел на ночное дежурство, Иришка и мать сели чаевничать с остатками сладкого яблочного пирога. И без того тусклая лампочка мигнула пару раз и погасла.

— Опять соседи трансформатор пережгли, совсем обнаглели со своей сваркой, — вздохнула мать.

— Ну и ладно, — улыбнулась Иришка, — посумерничаем немного, дела почти все переделаны. Можно лампу зажечь или свечку, посидим, как раньше…

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась мать. — Давно мы так не сидели. Отца сегодня не будет, ложись со мной, если хочешь.

Иришка счастливо кивнула. Казалось, что тут, рядом с родным человеком, нет места ужасам последних ночей.

Они успели переговорить о Сережке и отце, о причудах сестричек и вредноватой соседке тетке Клавке, спели тихонько несколько любимых песен, а Ира все не решалась спросить о том, что больше всего тревожило. Наконец она тихо прошептала:

— Мамо, а почему нас на кутке [94] Куток — часть села, обычно имеющая самостоятельное название. ведьмачками прозывают?

Мать немного помолчала, потом осторожно спросила:

— А почему ты спрашиваешь? Так просто или случилось что?

— Да… ну, как сказать, просто сны какие-то снятся страшные…

Мать внезапно вздрогнула всем телом и запричитала:

— Так я и знала! Ой, лишенько мое, ох, что же она наделала!

— Ты, чего, мам? — испугалась Иришка.

— Да бабка моя, твоя прабабушка… она ведь ведала кое-что, это у нас по роду передается. Мама моя слишком рано умерла, ей она ничего не успела передать, а я, как узнала, испугалась и не захотела, так, она, видно, тебе сумела отказать.

— А что она умела?

— Да я и сама толком не знаю, но ходили к ней люди детишек шептать от золотухи, сглаз снимать. Я и подумать не могла, что она тебе передаст, ты ведь совсем малюткой была, когда она умерла. Ты росла здоровенькой, крепенькой, а тут заболела сильно. Тогда у нас в селе врача не было, до райцентра зимой ехать далеко, а «Скорая» могла и не приехать в те годы, у них бензина не было на дальние вызовы. Вот бабуля и забрала тебя к себе лечить. Вылечить-то вылечила, да, видно, дар свой тебе отказала…

— Ладно, мамо, успокойся, переживем. Только я ничего не знаю, что и как делать с этим «даром».

— Сейчас я. — Мать метнулась к шифоньеру, дернула нижний ящик, пошарила в глуби, вытащила перевязанный лентой сверточек. — Тут записи бабкины, я хранила после ее смерти как память. Вот и пригодились. А ведь я, дура, радовалась, что ты уехала из села, хлопца на стороне нашла. Видать, от судьбы не уйдешь, конем не объедешь…

— Матусю, так ты из-за этого не хотела, чтобы я с тобой была? Господи! А я думала, что ты меня просто не очень любишь…

— Дурочка ты моя, ты ж мое дитятко горемычное. — Теперь обе ревели в голос, обнявшись.

Всю дорогу до Петровки девушка думала над словами матери. Не верилось, что именно она призвана сделать почти невозможное. Кстати, а почему до нее никто ничего не делал? Или все же пытались? Сразу же по приезде Ирина пошла к Валентине Андреевне — хотелось посоветоваться и уяснить кое-что для себя. Учительница обрадовалась молодой коллеге:

— Вот славно, что зашла, а то Саша в Харьков к брату уехал, мне совсем скучно стало. Давай чай пить, как раз конфеты есть московские и пирог со сливами.

— Валентина Андреевна, вот вы о проклятии говорили, а если оно на самом деле существует?

— Возможно, и существует, девочка. Мне иногда кажется, что вся эта земля проклята, вон чего творят. — Женщина устало махнула рукой в сторону телевизора. На экране два политика рьяно доказывали свое исключительное право говорить от имени народа. Особой новизной и изысканностью аргументы не блистали, казалось, еще немного — и слуги народа снимут дорогие штаны от-кутюр, чтобы продемонстрировать друг другу то, что обычно показывают в пылу ссоры за перешедшую межу курицу деревенские бабки.

— Выборы очередные приближаются, — усмехнулась девушка. — Я сейчас из дома ехала, так вдоль всей дороги на столбах и деревьях ленточки развешаны, справа — одного цвета, слева — другого. А зачем, спрашивается?

— Похоже, весь этот шабаш начался где-то там, наверху, а мы только плоды пожинаем. Раньше люди радостнее жили: не скажу, что легче или богаче, но по вечерам над селом песни звучали, а не пьяный мат.