Мазуччо Гвардато - Причуды любви: Сборник эротических рассказов

Каждое утро под заговорщическим взглядом мисс Фройлен мне приходилось участвовать в детских играх моих двоюродных братцев и сестриц. Пока они носились по террасе, организуя то салочки, то прятки, то жмурки, я тайно ждал часа сиесты, когда мог снова оказаться рядом со своей «любовницей», чтобы заняться иными играми, которые ценил с каждым днем все больше.

И конечно, моя радость сопровождалась живой страстью сердца. И мне нравилось, что моя первая любовь была тайной, как бы укрытой в семейном доме покрывалом невидимости и составлявшей счастье моего детства.

В течение дня я демонстрировал перед мисс Фройлен равнодушие, весьма ее удивлявшее. Она бы с огромным удовольствием потискала меня в гостиной, и ее оскорбляло, что я уклонялся от ее ласк.

— Почему такая злость? Такие дурные манеры? — ворчала она на меня.

И тогда я бежал наверх в ее комнату и засовывал под подушку страстные записки:

«Я вас люблю, я вас люблю! Мы два маленьких безумца, но тсс!..»

Часто случалось, что мисс Фройлен просили отвести нас на прогулку. Точнее сопровождать, ибо стоило нам выйти за изгородь поместья, как детвора разбегалась по лугу и вдоль реки. Она даже не пыталась удержать ребятню, а лениво усаживалась в тихом уголке, где дожидалась сбора мальчишек и девчонок перед возвращением домой.

Луга были усыпаны округлыми валунами, выступавшими из травы. Кое-где образовывались укромные уголки, окруженные деревьями с шелестящей листвой.

Именно в таких местах и любила сидеть мисс Фройлен, опершись спиной о камень и высоко задрав юбку, чтобы загорели ее ноги.

Я. быстро находил возможность ускользнуть от остальных и ползком подкрадывался к ней.

— Ах, ах, ах! — восклицала она. — Вот и моя змейка в сандалиях и шортах!

Она обнимала меня, и я начинал целовать ее повсюду, потом начиналась борьба.

Думаю, никогда позже я не испытывал такого же любовного томления, сравнимого с этими невинными сражениями. Мы катались по мягкой траве, переплетая наши конечности и смешивая дыхание. Иногда мне удавалось опрокинуть ее и я, лежа сверху, пытался удержать ее на земле. Но она извивалась так ловко, что сбрасывала меня, грудь моя оказывалась в плену ее сильных ног — у меня перехватывало дыхание, когда она то сжимала свои бедра, расслабляла хватку. Но я не отказывался от борьбы, и мои руки яростно искали, за что зацепиться.

Иногда я ухватывался за груди моей прекрасной противницы. И с силой сдавливал их, надеясь — я был полным профаном в этих делах, — что из них польется молоко. Либо я кусал ее за ягодицы или мякоть руки.

Мисс Фройлен стонала от боли. Она падала на меня всем телом, ноги ее зажимали мои ноги, она раскидывала мои руки крестом, а когда мои судороги рыбешки прекращались, начинала меня мучить.

Сначала она длинными распущенными волосами водила по моему лицу, вызывая невыносимую щекотку. Если я кричал или дико хохотал, то чувствовал, как ее тонкие пряди заполняют мне рот… Я откашливался, отплевывался, на глазах выступали слезы — я просил пощады. Мисс Фройлен давала мне глотнуть воздуха, потом изобретала новые пытки.

Насколько я помню, самой ужасной была такая — на ее губах в нескольких сантиметрах от моего лица собиралась слюна, и она по капле роняла ее мне на глаза, на губы, а когда я отчаянно тряс головой, слюна затекала в мои уши. Она получала огромное удовольствие, видя мои отчаянные потуги освободиться и слыша вопли отвращения и наслаждения. Потом, как молодой зверек — и с каким гурманством! — она склонялась надо мной и облизывала мое испачканное лицо, по ходу покусывая губы и язык, по-видимому, ожидая в ответ настоящего любовного поцелуя, но я еще не умел целоваться. После этого мы заключали мир.

Когда она замечала, что я слишком сильно устал, она говорила:

— Моя бедная птичка!

И проявляла столько же нежности, сколько вкладывала жестокости в свои пытки. Мисс Фройлен помогала мне прийти в себя. Она промокала мое пропотевшее тело, натягивала на меня свитерок, причесывала меня, ласкала, целовала, а потом я вытягивался, уложив голову на ее колени, и отдыхал, жуя травинки и вперив взор в иссиня-синее небо.

Мы с нежностью беседовали, отбросив всяческий стыд, как любовники, могущие говорить обо всем.

— Скажите, мисс Фройлен, у вас нет молока?

— У моей бедной птички жажда?

— Нет, я говорю про настоящее женское молоко!

— Невозможно! У меня же нет ребеночка!

— А скажите, мисс Фройлен, у нас будет ребеночек?

— Если мы поженимся…

Мы возвращались поздно, выбирая узкие тропки. Мы держались за руки или за талию. Как нареченные, думал я, ибо был еще в том возрасте, когда не знают, в чем разница между свадьбой и любовью.

Эммануэль — современная французская писательница, автор знаменитого экранизированного романа «Эммануэль».

Они редко ходят в кино, потому что их раздражают приключения и чувства, совсем не похожие на их собственные. Но в этот вечер, после того как они посмотрели в кино новый фильм «Счастье», Дан спросил у Марион:

— А ты бы утопилась, если бы я объявил, что у меня есть любовница и что я люблю вас обеих?

— Конечно. Вернее, утопила бы тебя. Почему я должна наказывать себя за твои прегрешения?

— А ты уверена, что любить еще одну женщину и быть счастливым с обеими будет прегрешением? Куда подевалась твоя столь обнадеживающая аморальность?

— Не путай, речь идет не о морали, а о логике. Я разочаруюсь в тебе, если ты перестанешь рассуждать логически. Ты когда-то убедил меня, что я самая красивая женщина в мире. Если у тебя появится другая, значит она будет столь же красива — или красивее — и мне будет стыдно за себя. Либо ты свяжешься с кем-то, кого со мной и сравнить нельзя, тогда мне будет стыдно за тебя. Я не смогу больше любить тебя, ибо перестану тобой восхищаться.

Он рассмеялся, давно привыкнув к категорическим суждениям жены и считая их капризом. И все же каждое слово Марион трогает его, мгновенно меняет настроение.

— Твоя логика известна, — возражает он. — Это логика ревности. Смесь неуверенности, гордыни и неверного расчета.

— Почему неверного расчета?

— Потому что вместо того, чтобы сохранить самое дорогое, ты из-за ревности теряешь все. Ревность всегда вызывает раздражение. Причем у всех.

— Ты уверен, что мог бы любить двух женщин одновременно и чтобы ни одна из них не страдала из-за другой? Одна всегда окажется в проигравших. Здесь равенство невозможно.

— Я не буду любить другую женщину больше или меньше, я буду любить ее иначе. И она обогатит меня иным… Именно это пытался объяснить в фильме столяр своей жене-индюшке, но она не поняла его. По ее примитивной логике, любовница «отнимала» у нее ее мужчину. И ей ничего не оставалось, ибо она желала иметь все или ничего. Даже мысль о том, что можно разделить любовь с другой, как делятся другими радостями жизни, похоже, невозможна для женщины. А ведь когда в любви возникают дополнительные сложности, любовь становится слаще. Вряд ли Аньес Варда строит какие-либо иллюзии. В ее фильме нет ничего революционного — он сводится к простоте духа в так называемых любовных отношениях.