Виктор Сергиенко - Сон Ляхова или Что будет, если не....

— Господин… товарищ… господин… помогите, там дети мои, деточки….. умирают, господин… товарищ… — и Ляхов забормотал что-то еще более невразумительное, жалостливое, восходящее к тёмным временам обезьяних стай.

Брюнет осклабился, на его лице сложилась гримаса презрения и ехидства, за которыми могло крыться сочувствие. Могло и не крыться.

— Конечно, мы поможем Вам, милостивый государь, непременно поможем.

— Правда? — удивлённо прошептал Ляхов в снег.

— Разумеется, — глядя сверху вниз на Ляхова ясными карими глазами, без тени двусмысленности произнёс боец. — Мы всем помогаем. Вот вы кем до всего этого были?

Ляхов испугался лгать.

— Я… я в Вест-Инвесте… инвестиционная… начальником отдела. Юрист я… юристом… отдел…, - прошамкал он.

— Банкир, значит, олигарх? вест, значит, инвест? юрист-финансист, крыса офисная? — с какой-то окончательной радостью спросил брюнет. — Что ж… Я помогу тебе. Лично и прямо щас помогу… банкир, значит… — Брюнет, жутко улыбнувшись, стал поднимать Ляхова на негнущиеся ноги, одновременно разворачивая его лицом к стене. — Вставай, милостивый государь.

Слово «банкир» отняло у Ляхова всякую волю к сопротивлению, он не находил слов и безвольно обмяк, вывернувшись из сильных рук и студнем оползая по стенке. Взглянув на результаты своих усилий, боец недовольно хмыкнул, и, отойдя на шаг, передернул затвор «калаша».

— Ваха, чёрт нерусский, ты чего собрался делать? — откуда-то из другого мира донесся до Ляхова уверенный и как будто бы знакомый голос.

— Мочить, — коротко, безо всякой рисовки прозвучал ответ.

— Мочить… мочить надо кого прикажут… и когда прикажут… — тут знакомый голос добавил оборот, вызвавший нервный хохоток у свидетелей разговора, возившихся, судя по звукам, с каким-то железом. — За что ты его?

— Понимаешь, он банкир, — резко бросил Ваха с неожиданно прорезавшимся гортанным говором.

— Да какой он банкир, банкиры в Стамбуле жён на панелях пасут, — сказал знакомый голос. Бойцы радостно загоготали.

— А какая, по большому счёту, разница, Вениамин Анатольевич? Какая мне, по большому счёту, разница? — вновь светски, почти без акцента, чуть устало отчеканил Ваха. Ляхову отчего-то показалось, что мочить его прямо сейчас не будут. — Сникерсы на халяву жрал? Жрал…

«Вениамин Анатольевич, Вениамин Анатольевич, Вениамин», — Ляхову казалось, что от этой мысли сейчас зависит всё. — «Знакомый голос… Вениамин…»

Набравшись смелости, Ляхов обернулся — точно, Веня! Он продолжил поворот, упав на колени и во всю мочь заорал — на деле захрипел чуть сильнее шёпота:

— ВЕНЯ!

Подошедший ближе обладатель голоса всмотрелся в опустошённое голодом и морозом темное лицо, заросшее дикой бородой, а всмотревшись, замер.

— Женя? Ляхов? Ну, встреча! — он подошёл и без труда вздёрнул Ляхова на ноги, заключив в медвежьи объятия. — Ты как, друг? Как сам, Татьяна как, дети?

Веня тормошил старого приятеля так, как будто пересеклись они не в поле посреди зимы в окружении суровых вооружённых людей, а где-нибудь в уютной кафешке по дороге с работы в прежние времена.

— Как… — Веня, кажется, только сейчас понял, насколько неуместны — или напротив, насколько уместны его вопросы, и осёкся.

— Татьяна, дети, — бормотал Ляхов, выискивая внутри чудом уцелевшие крупицы уверенности, — там они, в посёлке, голодно нам очень, Веня, голодно совсем…

Вениамина Борисова Ляхов знал издавна, они вместе учились в институте, правда, на разных потоках. В бытность свою юристом Ляхову иногда было неловко вспоминать об этом, потому что он испытывал чувство вины перед Вениамином. На младших курсах Ляхов подрабатывал официантом и не испытывал особо тёплых чувств по поводу резкого изменения уровня жизни своих родителей — типичной офицерской семьи — с распадом Союза. Из-за стеснённости в деньгах и жилье, дополненной отсутствием перспективы, Ляхов ударился в чтение Калашникова, Крупнова, Паршева — авторов, стяжавших себе эпитеты от «пресловутый» до «маргинальный». К этому чтиву Ляхов приохотил и Вениамина. Потом, когда с перспективами всё круто изменилось, а денежные затруднения отошли в прошлое, Ляхов со стыдливой усмешкой вспоминал свои прежние вздохи «и в такой богатой стране…» или «какая была Империя…» Ему теперь было совершенно ясно, что каждый человечек сам кузнечик своего счастья; работай для своего блага, делай карьеру — и все у тебя будет. А Вениамин… Вениамин всё это не бросил, связался с совсем уж отмороженными экстремистами, занимался политикой, мотался по стране, выпускал какую-то дурацкую газету — в общем, занимался ерундой. При редких встречах с ним и в почти столь же редких созвонах, Ляхов, терзаемый угрызениями совести, убеждал приятеля: «Брось это, брось, безнадежно всё это. Фантазии. Утопия. Займись делом, Веня, встраивайся, другой системы тут нет и не будет. Да хоть женись ты наконец…» В ответ на упрёки Вениамина в отсутствии прежнего боевого задора Ляхов только отмахивался и здраво отвечал: «Если начнётся, то начнётся». Разговоры оказались бесполезны для обоих — Вениамин всё глубже погружался в эту пучину, потом и вовсе исчез — то ли воевал где-то, то ли сидел, то ли сперва воевал, потом сидел.

…Вокруг них уже собралось несколько человек — тех, что крепили ржавые тросовые чалки к БТР. Откуда-то в руках Ляхова возникла краюха тёмного хлеба — та самая, вымечтанная — и фляжка с чем-то терпким, неведомого не то забытого вкуса. Ваха поглядывал на свою несостоявшуюся жертву уже без угрозы, на его смуглом лице безжалостное любопытство мешалось с брезгливостью.

— А ты его к стенке хотел, образина. Это ж кореш мой, однокорытник, в институте вместе учились, Женькой звать, — обрадованно объяснял ему Вениамин.

— Юрист он, а не кореш, — пробормотал Ваха.

— Детям, хлеба бы, муки, хоть чего-нибудь, Веня, — стонал Ляхов. — Хлеба, Веня, картошки…

— Соберём-соберём, не волнуйся, — торопливо успокоил его Вениамин. — Правда, ребята?

На этот раз ответом словам Вениамина стало гробовое молчание. Ляхов с возродившейся тревогой смотрел на мрачные лица за спиной друга. Подчинённые Вениамина явно не хотели делиться, тем более с Ляховым.

— Я своё мнение по данному вопросу выразил, Вениамин Анатольевич. — Ваха говорил веско, без обиды или сомнения в голосе. — Он своё уже схавал. Даже больше, чем надо, схавал.

Подкатил второй грузовик, который, очевидно, намеревались использовать как тягач, с него спрыгнул высокий молодой парень, затянутый под тонким бронежилетом в танкач [1] Здесь — танкистский комбинезон с непонятными Ляхову знаками различия. Парень подошёл, обменялся несколькими фразами с собравшимися, фразы прошли мимо слуха Ляхова. Прозвучало слово «разойдитесь», воспринятое как приказ.