Мария Перцева - Сказочка

Бомбежка резко прекратилась. Дети с испугом смотрели, как Анфиса упала на колени, схватившись за лицо, и на снег закапало что-то красное.

Оторвав руки от лица, Анфиса обвела взглядом нападавших. Вид у тех был крайне испуганным. Малейшее резкое движение, и они рванули бы по домам. Взгляд Анфисы остановился на Леночке, все еще стоявшей в двух шапках. Дареный головной убор по-прежнему был вплотную надвинут на глаза, которые и без того имели слишком мало в диаметре. Поэтому Леночка походила на слепого поросенка с печально повисшими ушами.

И тогда Анфиса засмеялась.

Дети, прижавшись друг к другу, стояли и наблюдали эту до страшного странную картину. А Анфиса, размазывая по лицу кровь, смеялась и кричала им:

— Так вы хотите со мной игг’ать? Вы хотите со мной игг’ать? Вы хотите со мной игг’ать ?

Дети словно завороженные продолжали смотреть на Анфису. Им казалось, что даже если они захотят, то не смогут сдвинуться с места. Потому что она не хочет, чтобы они уходили. Она будет с ними играть.

Ярослав Олегович поставил машину в гараж и направился к дому. Еще издалека он заметил: во дворе творилось что-то неладное. Подойдя поближе, он увидел странную картину. Кучка малышей стояла, прижавшись друг к дружке, словно загипнотизированная. А напротив, заливаясь истерическим смехом и выкрикивая что-то непонятное, бесновалось маленькое черное существо с окровавленным лицом. Ярослав Олегович узнал свою дочь.

— Анфиса!

Малыши от этого окрика очнулись и врассыпную кинулись по домам. Ярослав Олегович подбежал к дочери и, схватив ее за плечи, развернул к себе:

— Анфиса! Чем вы тут занимались?

Анфиса, увидев отца, расплылась в ужасающей улыбке:

— Мы игг’али.

— Какие игры! — возмутился Ярослав Олегович. — У тебя все лицо в крови!

Но Анфиса, все так же улыбаясь, возразила:

— Ты сам говог’ил: у каждой игг’ы свои пг’авила.

Ничего не ответив, Ярослав Олегович взял дочь на руки и понес домой. По дороге Анфиса, прижавшись к отцу, шептала ему на ухо:

— Ты знаешь, пап, это была замечательная игг’а! Все было как в сказке: и птичий двог’, и гадкий утенок…

Ярослав Олегович шел по лестнице, прижимая к себе драгоценную ношу, и думал. Даже он никак не мог привыкнуть, что дочь так умна не по годам. Было в этом что-то зловещее. Хотя врачи успокаивали: мол, случается иногда в детстве такой всплеск интеллекта. Но потом все застопоривается. И сверстники быстро догоняют вундеркинда, а бывает — перегоняют.

— Пап, но я выг’асту, — продолжала шептать Анфиса, — я обязательно выг’асту! И стану настоящим лебедем! Пап, ты хочешь, чтобы я стала лебедем?

Ярослав Олегович остановился. Поставив дочь на пол, он присел рядом на корточки и печально покачал головой:

— Нет, не хочу.

Дочь удивленно посмотрела на отца.

— Пойми меня, Анфиса. Лучше оставайся тем, кто ты есть. Быть гадким утенком среди уток намного проще, чем одиноким лебедем среди индюшачьей стаи…

Анфиса молча глядела на отца. Ярослав Олегович, не выдержав, смутился и полез в карман за носовым платком. Вытирая кровь с дочкиного лица, он совсем тихо добавил:

— Лебедей, девочка моя, отстреливают.

И услышал в ответ:

— Я научусь высоко летать.

Шла ее первая Зима.

Прошло еще десять долгих зим.

Десять лет. Это волшебный срок. Как известно, история отмеряется десятилетиями. Но почему, мало кто знает. Ответ одновременно прост и сложен.

Десять лет — это минимальный срок, за который все может максимально измениться. Вот и ты, дружок, близишься к своему новому рубежу. Кто знает, станешь ли ты счастливей, приписав к своим годам еще один десяток. Хочешь, я угадаю, что ты почувствуешь? Ты испытаешь досаду и горечь. Потому что прожито так много, а сделано так мало.

Бедный дружок! Мне жаль, что мы с тобой встретились так поздно. Но хоть узнай напоследок, как все это могло быть…

Прошло десять лет. И наши, возможно, совсем тебе безразличные герои успели подрасти и измениться.

Больше всех изменилась Елена Николаевна. Оставалось лишь ужаснуться, что может сделать жизнь с человеком за десять лет. Из красивой женщины, которой никто не давал ее тридцати, она превратилась в пятидесятилетнюю тетку с вечно недовольным лицом и сгорбленными плечами. Год за годом эти десять лет с какой-то молчаливой жестокостью забирали у нее все, чем так щедро была она наделена от природы. Гордая осанка растворилась в обрюзгшей фигуре. Красивое лицо покрылось морщинами. Звонкий голос потерял свою чистоту и напоминал теперь дребезжание сломанного будильника.

А улыбка? Где та застенчивая улыбка, в ответ на которую каждый мог бы отдать полцарства?

Всё кануло в Лету, оставив после себя безобразный кокон.

Прошедшие десять лет ознаменовались еще одним событием: от Елены Николаевны ушел муж. В зале суда, где проходил развод, всё выглядело весьма прилично, хотя и немного странно — супруги прожили в мире и согласии пятнадцать лет, а тут вдруг…

Однако дома Елена Николаевна устроила бывшему мужу такую сцену, от которой даже у Ярослава Олеговича волосы встали дыбом. Она кричала, что он пьянь и бабник, что он испортил жизнь и ей и детям, что она подозревала: он ей изменяет, но молчала, чтобы сохранить для детей семью. При этом она сдабривала каждую фразу сочными нецензурными эпитетами, что случалось раньше с Еленой Николаевной не часто.

Впрочем, расставание было кратким. Только выходя за дверь, Ярослав Олегович бросил бывшей жене прощальную фразу:

— Боже мой, Лена, что ты с собой сделала?!!

Теперь о детях.

Что и говорить, выросли, возмужали…

Особенно Саша. С ним эти десять лет обошлись намного милосерднее, чем с Еленой Николаевной. Можно даже без зазрения совести заметить, они пошли ему на пользу. И хотя каких-то особых талантов в области интеллектуальных занятий Саша так и не обнаружил, внешние данные с лихвой окупали его нерадивость в учебе.

Окончив школу, Саша благополучно провалился в институт, и началась его вольная жизнь. Это были прекрасные дни, наполненные веселыми праздниками и, как говорится, фейерверками. Это были видеосалоны, кафе, бары (протоптанная, как видите, дорожка), разнообразные тусовки, где Сашина физиономия приводила всех в неописуемый восторг, ну и конечно много-много-много милых подруг.

Вольная жизнь ограничилась годом, после чего достаточно логично перетекла в службу Отечеству. Побыв защитником Родины положенные два года, Саша вернулся в отчий дом, где в нелегком споре с матерью выяснил, что прежняя жизнь может продолжаться лишь в том случае, если ее финансовая сторона никоим образом не будет соприкасаться с бюджетом самой Елены Николаевны.

Словом, Саша был поставлен перед выбором: или вести примерную жизнь, отдаваясь как душой, так и телом только науке, или поступать на работу, что обеспечивает материальную сторону вольной жизни, но совершенно лишает времени на нее. В противном случае предлагалось валить ко всем чертям.