Виктор Слипенчук - Звёздный Спас

Из-за колонны вынырнул молодой человек в розовом смокинге и розовой бабочке, надетых на голое тело.

– Генерал, именинник интересуется сокровенным – огонь, вода, петля, пуля, нож или прыжок из бездны?

Фива решительно высвободила руку, отстранилась от сопровождающего.

– Мы не туда попали, немедленно проводите нас назад, на улицу, – строго сказала она.

В голосе появилось нечто такое, что заставило подчиниться.

Сопровождающий нехотя пожал плечами, мол, как хотите.

У выхода опять появился молодой человек в розовом смокинге и розовой бабочке.

– Именинник извещает вас, что главное – встретиться со своей судьбой, остальное само решится.

– А кто именинник? – спросила Агриппина, явно осмелев у выхода.

– Известно кто – я, – ответил странный молодой человек.

Ответ был настолько неожиданным, что все, в том числе и Фива, изумлённо воззрились на него.

Он был более чем белокурым. Он был альбиносом. Кожа лица, брови и волосы на голове сливались, как молоко. И только глаза – зрачки, налитые кровью, даже боязно смотреть в них.

Однако именинник первым смутился, отступил в тень.

Открывая дверь, генерал или швейцар, похожий на генерала, подтвердил:

– Да-да, он именинник.

– И всё же главное – встретиться с судьбой, не разминуться, остальное само приложится! – неожиданно громко, словно бранясь, прокричал в спину именинник, и дверь захлопнулась.

Здесь, в электричке, Фива настолько отчётливо услышала его слова и стук захлопывающейся двери, что невольно оглянулась. А оглянувшись, пришла в себя: «Этот именинник-альбинос прав, главное – не разминуться с судьбой». Почувствовав в кулаке Кешину пуговку (её толстый ободок), Фива радостно улыбнулась – она не разминётся.

Оставив кабинет Богдана Бонифатьевича, Кеша и Зоро вместе спустились в лифте. Они почти не разговаривали. Перебросились парой фраз о том, чем займутся в предстоящие две недели внезапных каникул, и разошлись.

Зоро шепнул, что побаивается прослушивающих жучков. Служба охраны информации наверняка обладает неисчерпаемыми техническими возможностями.

А Кеше вообще не хотелось ни с кем разговаривать, тем более с Зоро, который вот только что бросил тень на Богдана Бонифатьевича, своего научного руководителя. Дескать, он, Зоро, обязан работать с копиями писем, а где оригинал – его не касается. Так-то оно так, но получилось весьма подозрительно: почему руководитель, опустив письмо в урну, не отменил своего распоряжения? Конечно, Кеша знал, что отменять было нечего, никто его не разыскивал и в прямом смысле никакого письма ему не передавал. Однако начальник «соишников» Акиндин этого не знал, и немудрено, что уже заподозрил Богдана Бонифатьевича в целенаправленном обмане. Да-да, заподозрил! Это было видно по тому, как он самодовольно усмехнулся, заявив, что самые плохие показатели индикаторов истины – у него, Акиндина, и у Богдана Бонифатьевича. А его резюме? «Что касается вас, молодые люди, вы свободны». Только глухой мог не услышать в его голосе «немотивированного» сарказма.

Ловко, весьма ловко Зоро «навёл тень на плетень». Опасный человек этот Зоро. Но, с другой стороны, Зоро-то как раз и ни при чём. Всё дело в нём, в Кеше. Это по его вине «соишники» взялись за лабораторию, а Зоро подставил научного руководителя. Это благодаря ему происходят необъяснимые паранормальные явления. Да-да, наконец-то и он упал в свой «колодец», но ясности как не было, так и нет.

«Что касается вас, молодые люди, вы свободны», – опять отозвалось в сознании Кеши, и он подумал, что ещё никогда в жизни не был так фатально несвободен. Более того, чувствовал, что эта вошедшая в плоть и кровь несвобода никогда не отпустит его, пока не разберётся, кто он и что он. Все эти сны, материализующиеся в реальность… И реальность, кажущаяся сном…

Однако самого главного он добился – убедил Зоро, будто бы это его сны стали причиною аварии в лаборатории, и тем самым обезопасил Фивочку. Кеша потрогал их совместный портрет в кармане, и сердце учащённо забилось. Даже мимолётная мысль о Фиве меняла не только настроение Кеши, а как бы и физическое состояние тела (оно становилось лёгким, подвижным и ещё эфирно текучим, что ли). Такого за собой прежде не замечал.

Кеша шёл мимо памятника Михайло Васильевичу Ломоносову, вынужденно остановился (ноги не касались земли), опасливо оглянулся на стайку молодых людей, шумно разговаривающих и вдруг умолкших. Наверное, они заметили его шествие по воздуху, подумал он, но как-то уж очень отстранённо, словно не о себе подумал, а о ком-то постороннем.

Внезапно вспомнились хроники современников Ломоносова о том, что он, Михайло Васильевич, был великим ясновидцем. Иногда сама императрица пользовалась его услугами.

То ли перемена в мыслях как-то изменила его состояние души, то ли ещё что-то, но Кеша вновь ощутил асфальтовую твердь.

– Нет, пацаны, я пас – больше никакого вина! У меня уже и так галлюцинации – люди по воздуху ходят!

На заявление товарища группа молодых людей отозвалась дружным весёлым смехом. А Кеше вдруг стало грустно, и это была какая-то новая грусть, никогда прежде не посещавшая. Грусть обо всём человечестве, его скорбях и о своём невыразимом одиночестве. Да-да, одиночестве. Потому что отныне он не сможет, подобно этим парням, весело смеяться. Между ними – непроходимая пропасть. Да-да, пропасть. Он отделён от всех людей своими, внезапно проявившимися паранормальными способностями, с которыми как-то надо жить.

Может, надо отказаться от них, воспользоваться заслоном – никогда, не буду, не хочу ? Всё существо его передёрнулось в негодовании. Каким заслоном – Фива в опасности! Как-то же другие люди живут – и ничего? Напротив, если вдуматься, то это даже очень хорошо, что он обрёл сверхспособности. Теперь только их и возможно употребить, чтобы не подставить Фиву и не привлечь внимания «соишников». (Кешу пробил холодный пот.) Чтобы употребить сверхспособности, надо уметь пользоваться ими, как пользуется любой человек зрением, обонянием, слухом. А этим-то он как раз и не может похвастаться, они действуют в нём непроизвольно, как бы в отдельности от него. Словно кто-то посторонний управляет ими.

Ему сделалось и вовсе не по себе. И тогда он решил, что надо встретиться с Фивой и с отцом, но прежде – с отцом. Он объяснит, что происходит! Кешей овладело невыразимое ощущение одиночества, даже не одиночества, а одинокости, словно он вдруг ступил на чужую планету. Ему даже пригрезилось, что он идёт не по площади, сверкающей праздничной иллюминацией, а по безбрежному пустынному полю, в скачущей круговерти вьюги.

Неожиданно прямо напротив Кеши распахнулась дверь какого-то ресторанчика, и с низкого крылечка, вслед за усатым человеком в серебряных лампасах, сбежали на тротуар три девушки. Он невольно отпрянул и обмер: среди девушек была Фива.