Николай Удальцов - Что создано под луной?

– Что случилось? – удивился Риоль. Не мог же запугать кого-то тот невзрачный и, наверняка, не вооруженный человек.

– Это управдом. Он опечатывает квартиры тех, кого арестовали сегодня ночью.

– Кстати, уважаемый, кого сегодня забрали? – спросил управдома Искариот.

Управдом переменился в лице, и весь как-то скукожился, уменьшился в размере.

Таких вопросов ему не задавал никто и никогда. Но мысль забродила по его лицу и, забравшись в мозг, превратилась в мельничные жернова с хрустом перемалывающие сомнения: «А вдруг эти странные люди имеют право задавать такие вопросы?»

– Кировчанина из семнадцатой, Самойлова из двадцать первой, Юдина из двадцать четвертой… – заговорил управдом, озираясь по сторонам.

Заговорил на всякий случай шепотом.

– Достаточно, – остановил его Искариот, – Это то, что нам было поручено выяснить.

Потом, когда походкой, ставшей вдруг нервной, мелкошажечной, убогой, управдом отскочил от Искариота, тот обернулся к Риолю:

– Если правду можно говорить только шепотом – значит, страну захватили враги…

Риоль не понимал происходящего:

– Если власть так использует свои права, то где же разум народа?

Услышав эти слова, Искариот сплюнул на асфальт:

– Помни: власть – еще не право, а народ – еще не разум…

– Можем мы зайти в какой-нибудь другой дом? – спросил Риоль, Вон их сколько, больших домов.

– Можем, только это не интересно.

– Почему?

– Дальше – дома, принадлежащие Министерству обороны, Генеральному штабу и Главному оперативному управлению.

– Но ведь там же, тоже живут люди.

– Эти люди даже покурить на лестничную клетку по двое не выходят.

– А как – выходят?

– Или по одному, или по трое.

– Почему?

– Усатый кавказец боится, что двое могут сговориться. Третий – всегда доложит.

Потому, в каждой квартире по одной комнате занимают семьи офицеров, и одну комнату – обязательно – особист…

– Кстати, Крайст, ты пообещал показать нам по настоящему счастливого, несчастного человека? – Риоль чувствовал себя как пешеход на перекрестке, на котором стоит испорченный светофор.

– Да, вот посмотри, например, на этого, – Крайст указал Риолю на лысоватого, суетливого человечка с большим портфелем, который он нес, прижимая к груди, так, как женщины носят малолетних детей.

– Кто он? – спросил Риоль.

– Один из самых известных журналистов, а в портфеле у него статья, в которой он призывает органы госбезопасности обратить внимание на то, что среди рабочих время от времени циркулируют разные вредные разговоры.

– В чем же его счастье?

– Скоро он получит орден из рук самого кавказца.

– А несчастье?

– Он закончит у стенки…

– Здравствуйте, товарищ Кольцов, – сказал Искариот торопящемуся портфеленостцу, приподнимая при этом свою коричневую шляпу в знак приветствия.

Портфеленосец не ответил, но, увидев иностранную одежду на поздоровавшемся с ним человеке, шарахнулся в сторону со скоростью непредпологаемой в его мешковатой фигуре.

– Прощайте, товарищ Кольцов, – проговорил Искариот вслед припортфельному.

– Скажи, Крайст, он добровольно делает все эти пакости? – спросила девушка, нарисованная углем. – Когда пакости сделают все – очень трудно определить тех, кто делает их добровольно… – вздохнул Крайст, и Риоль обратил внимание на то, что вздыхать он делает это очень часто, с тех пор, как они оказались в эпохе, подвластной усатому.

– Ладно, пойдемте в кино, – сказала девушка, нарисованная акварелью, – Чуть не сказала: «Сам Бог велел», – Но ты, Крайст, тут явно ни при чем.

Хотя, кто – при чем? Управдом, что ли?

Крайст промолчал.

Он только поднял глаза на очередной транспарант, на котором усатый кавказец удобно разместился в компании с человеком с денежной бумажки и еще каким-то мохнорылым дядькой, который своим существованием явно противоречил законам биологии говорящим о том, что человек состоит из воды на восемьдесят пять процентов.

Этот состоял на восемьдесят пять процентов из бороды.

– Как дядька-черномор, – уточнила девушка, нарисованная углем. И все отправились в сторону находившегося рядом кинотеатра.

У кинотеатра была куполообразная крыша, а на фасаде, вместо кавказца с усами были изображены два солдата, у одного из которых тоже были усы, а у другого был пулемет.

Тот, что с усами показывал рукой куда-то вперед, видимо не доверяя зрению своего товарища.

Куполом, кинотеатр был похож на планетарий, а отсутствием портрета кавказца он был не похож ни на что из видимого спутниками Крайста раньше.

В кассе кинотеатра стояла очередь, но Искариот направился прямо к окну администратора, предъявил тому красную книжечку с золотой надписью: «Коминтерн» на обложке, и со словами: «Со мной товарищи их караибской компартии», – взял шесть билетов в ложу.

В фойе кинотеатра Искариот вначале хотел повести всех в буфет, но вдруг, заметив стрелку с надписью «тир», потащил Риоля туда.

В тире было накурено, и висела табличка: «Оружие выдается только «Ворошиловским стрелкам»».

Искариот тут же развернул лацкан своего дорого французского пиджака – на обратной стороне лацкана находился значок «Ворошиловский стрелок». Но того, как Искариот стреляет на самом деле, выяснить не удалось, хотя что-то подсказывало Риолю, что стреляет Искариот совсем не плохо, во всяком случае, когда это нужно.

В это время в фойе и в зале прозвучал звонок.

Как оказалось уже второй.

Предпоследний.

Вообще-то, кинотеатр – это весьма своеобразное место.

Его зал собирает множество самых разных людей, каждый из которых пересекает грань, называемую входом, и оставляет за этой гранью все свои проблемы, радости, печали, сомнения для того, чтобы объединиться с остальными в общем переживании.

Но от театра, кинотеатр отличается тем, что в нем отсутствует прямой контакт с участниками действа, а остаются опосредованные тиражированной пленкой взаимоотношения уже не живыми людьми на сцене, а с актерами, которые это действо давно завершили.

То есть, кинотеатр – это все-таки и, в конце концов – общение с техникой.

И в результате этого, человек, все равно, остается один на один самим собой, даже находясь в толпе.

В театре, человек – соучастник, в кинотеатре – зритель.

В театре, человек несет ответственность соучастника, в кинотеатре – безответственность наблюдателя.

Это и делает кино куда более доступным большинству, чем театр.

Фильм может быть элитарным, спектакль – элитарен всегда.

Для кино – постоянная элитарность – смерть.

Для театра – смерть массовая доступность.

Смерть эта называется – обесцеливанием существования.

И потому, эти два вида искусства никогда не пересекутся, не смотря на то, что даже актеры в них заняты, как правило, одни и те же.

Читать дальше