Александр Житинский - Плывун

Дальнейшие приключения своего лирического героя Житинский разворачивал в условно-фантастических и вместе с тем приземленно-бытовых декорациях Ленинграда – самого призрачного города России, где, как и в лучших стихах Житинского, быт и гротеск соседствовали на каждом шагу, а архитектурные чудеса только выигрывали от соседства с полуразвалившимися зданиями и грохочущими трамваями.

Кстати, в своих стихах Житинский решал еще и эту задачу: совмещал быт и пафос, доверительную интонацию и приверженность несколько старомодному понятию чести. Иногда получалось, иногда нет, но в общем, чувствовалась непреодолимая двойственность: желание быть хорошим и четкое понимание, что хорошим для всех не будешь. Если бы Житинский и дальше писал стихи, возможно, они вывели бы его (как выводили, например, Галича) на подлинную бескомпромиссность, резкость, декларативность – но он предпочел прозу, более объективную и более соответствующую его натуре. В поздних его стихах начала проскальзывать откровенная мизантропия. Но Житинский, обладая всем необходимым арсеналом отличного прозаика, не имел, по счастью, некоторых невыносимых качеств, без которых нет поэта. Да и потом, прозу писать трудней. Прозаик обязан видеть, удерживать в голове, примирять куда большее количество взаимоисключающих вещей. Он обладает иной, большей высотой взгляда. Совмещать свою деликатность и свою принципиальность Житинскому естественнее было в прозе.

Каким он мог бы стать поэтом, если бы перестал совмещать и начал разделять, отказался от поисков общности и начал упиваться непреодолимым трагизмом любого бытия, – показывает стихотворение «Музыка», написанное в 1975 году и посвященное памяти Дмитрия Шостаковича:

Дальше была проза, а когда стала тесна и проза – начались поиски других общностей, увлечение роком, цикл «Записок рок-дилетанта», и организация рок-фестивалей была для Житинского таким же жизнетворчеством, каким для поэтов Серебряного века стали их радения в обществе сектантов, а для постмодернистов – их занудные хэппенинги. А потом Житинский и вовсе виртуализировался, превратившись в одного из самых активных персонажей Интернета. Здесь он наконец утолил свою мечту, которую пытался осуществлять и в поэзии, и в любви: общаться с максимальным количеством людей, не сближаясь с ними слишком. Общаясь – душами. Или, по крайней мере, самолюбиями. Втиснуть всего себя в стихи Житинский не мог и не хотел. В прозе он преуспел значительно больше, в общении с музыкантами – тоже, хотя и по-иному, а в Сети наконец совместил общность и неприкосновенность. Но стихи – вторая ступень эволюции Житинского после инженерства – остались его слабостью: в поэтической обсуждалке своего виртуального ЛИТО имени Стерна он бывает чаще всего.

Можно ли быть хорошим поэтом, не обладая ярко выраженным темпераментом поэта? Житинский, по-моему, доказал, что можно. Говоря в полный голос, впадая в надрыв, он тут же смущается и, как правило, стихи комкает. Но когда ему хочется быть нежным, или сентиментальным, или уютным, или попросту добрым, – он тут же обретает свой голос. Такого голоса в то время не было больше ни у кого, да и потом, пожалуй, подобные обертона в русской лирике были редкостью. Позиция отказа от борьбы, ухода от противостояния была очень не советской и очень христианской, ибо Житинскому и его героям проще отказаться от чего-либо, чем бороться за это. Но если речь заходит о чем-то, от чего отказываться нельзя, – эти герои становятся тверже кремня. И в стихах Житинского это чувствуется, пожалуй, отчетливее, чем в его легкой и элегической ранней прозе (поздняя гораздо жестче).

Эта очень естественная, местами на грани разговорности, поэзия не была особенно популярна в семидесятые. Но Житинского ценил знаменитый учитель лучших ленинградских поэтов и сам прекрасный поэт – Глеб Семенов. И девушкам его стихи нравились, что немаловажно. А когда я эти стихи стал у Житинского брать и показывать однополчанам (я тогда служил в армии в Питере), они неожиданно очень полюбили сначала его армейский цикл, а потом и любовную лирику. И когда некоторые его ранние стихи появились на страницах «Собеседника» – с опозданием на двадцать лет, – отзывы были восторженные. Может, время для грустной, непосредственной и ироничной лирики Житинского наконец пришло?

Во всяком случае, его дело было все это написать, зафиксировав уникальный, противоречивый и в то же время цельный душевный опыт. Он это сделал – а остальное зависит от нас, его читателей, которые с радостью и грустью смогут узнать в этих стихах себя.