Олег Корабельников - Башня птиц. Авторский сборник

— А сейчас меньше?

— Не знаю, — вздохнул Климов. — Они выросли и превратились в мальчика и девочку. А потом станут мужчиной и женщиной. Вот и все. А ведь ангелы бесполы.

— Ты опять разделяешь мир на две крайности, — сказал сосед. — Внешнее внутреннее, духовное — телесное… Скукотища! Ты, наверное, очень несчастен?

— Конечно, — охотно сознался Климов. — Я очень несчастлив.

— А почему?

— Ну как же! Меня бросила жена, она отняла у меня детей, я совершенно одинок. Меня никто не любит.

— Но ведь ты стал свободен! Теперь ты ни от кого не зависишь, тебе ни о ком не надо заботиться. Разве одиночество — это не шаг к совершенству?

— Я думал об этом, — удивленно признался Климов, — но мне от этого не легче. Я хочу, чтобы мне вернули утерянное — жену и детей.

— Значит, ты раб в душе? — ехидно спросил сосед.

— Глупости какие! — возмутился Климов и даже привстал с дивана. — Я снова хочу быть отцом и мужем. Это так обыденно и просто. При чем здесь рабство?

— Если человек привязан к веслу на галере или к тачке на руднике, разве мы не называем его рабом?

— Но это же разные вещи! — воскликнул Климов. — Ты упрощаешь! Отдавая любовь другому человеку, я получаю взамен тоже любовь. А раб за свою любовь получает зуботычины…

— А ты за свою любовь не получил ли хорошего подзатыльника? — перебил его сосед. — И думаешь, ты один такой? Как бы не так!

— Диалектика, — буркнул Климов. — Превратности жизни. Невезуха. С кем не бывает.

— Кто бы уж рассуждал о диалектике, так только не ты, — сказал сосед пренебрежительно и даже фыркнул. — Двоечник.

— А по какому праву ты меня оскорбляешь? — обиделся Климов.

— Ты меня звал? Звал. Хотел, чтобы я с тобой разговаривал? Ну вот, тогда и терпи.

— Я хотел, чтобы ты меня успокоил, а ты обзываешься.

— И буду! — уверенно заявил сосед. — Даже больше. Ты скотина, Климов. Слизняк малохольный, слабак. Страдаешь? Упиваешься своими страданиями? Мазохист вонючий!

— Ну, знаешь! — выдохнул Климов, но ничего больше не сказал, засопел и перевернулся на живот, уткнувшись в подушку.

Некоторое время было тихо. Включился холодильник, тонко зазвенели стаканы, стоящие на нем.

— Чаю хочешь? — неожиданно спросил сосед.

— Хочу, — буркнул Климов.

— Налей в чайник воды и включи. Потом завари и пей.

— У меня заварки нет.

— Тогда побрейся, — нелогично предложил сосед.

— Чего это ради? — опешил Климов и даже приподнял голову.

— Но ведь надо же что–нибудь делать. Встань и делай. Вон как зарос! Сколько дней–то не брился?

Климов молча встал с дивана и направился к двери.

— Эй! Зачем ты встал? — обеспокоенно спросил сосед.

— Сейчас поднимусь к тебе и погляжу, в какую там дырку ты за мной подсматриваешь. Мне это не нравится.

— И не вздумай! — испугался сосед. — У меня не прибрано! Мне неудобно.

— Ага! — обрадовался Климов. — Боишься!

— Стыдно же, — сказал сосед сконфуженно. — У меня облака нестираные.

— Какие еще облака?

— Обыкновенные. Кучевые. Какие же еще?

— А зачем их стирать?

— Чтобы беленькими стали, — терпеливо пояснил сосед. — Чтобы ветерок их весело гнал по синему небушку.

— Значит, ты все–таки Бог, — удовлетворенно сказал Климов и полез в шкаф за бритвой.

Сосед хихикнул и уронил на пол что–то тяжелое. Потолок Климова дрогнул.

— Ты там поосторожнее, — сказал Климов, намыливая щеки. — Для тебя это, быть может, и земля, а для меня — небо. Ты не продырявь его.

— Ты уже не обижаешься на меня? — спросил сосед, перекатывая что–то на полу.

— Больно надо, — беззлобно огрызнулся Климов. — На психов не обижаются.

Он неторопливо выбрился, плеснул в лицо одеколоном, поморщился и полез в холодильник. Хотелось есть. За окном светало. В стекло застучала синица. Осенние листья бесшумно падали вдоль прямоугольника окна и болью в душе не отзывались.

На работу он, конечно, опоздал. Ему сделали очередное замечание, он хмуро кивнул и обещал впредь так не поступать. Сослуживец по фамилии Терентьев подошел к столу, подышал в затылок, потом похлопал по плечу и спросил:

— Пьешь с горя, Климов? Помогает?

— Не пью, — ответил Климов. — Не помогает.

— И чего ты так изводишься, старик? Я вот на третьей женат, двум первым алименты плачу да еще и налево бегаю. И ничего. Жив–здоров, и голова по утрам не болит. Может, тебе бабу найти? Люську из третьего отдела знаешь? Хочешь, сведу? Женился бы на ней, она б тебя быстро в норму привела. А пироги она стряпает! Ну, хочешь?

— Не надо, — сказал Климов, покраснев. — Не люблю я пироги.

Потом его вызвал начальник, посадил рядом и протянул отчет, недавно законченный Климовым. На каждой странице были жирные пометки фломастером, перемежаемые восклицательными и вопросительными знаками.

— Вот видите, Климов, — вздохнул начальник и развел руками. Послушайте, не взять ли вам отпуск? Отдохнете от своих неурядиц, развлечетесь и, чем черт не шутит, может, наладите личную жизнь. Холостяком быть — штука не из легких. Вот почему вы сегодня без галстука? Рубашка грязная, брюки мятые. Вы уж не обижайтесь на меня, но у нас солидная организация, а вы ходите, простите, как бродяга.

— Можно, — сказал Климов. — Можно и в отпуск. Я понимаю. Давайте. В самом деле. Съезжу куда–нибудь.

— Вот–вот, — обрадовался начальник. — Езжайте, отдыхайте, хоть на юг, хоть на запад, хоть…

— Ясно. На все четыре стороны, значит. Выживаете, да? У меня горе, а вы меня выбрасываете?

— Ну, Кли–и–мов, — протянул начальник. — Я вам добра желаю, а вы, как барышня, ей–Богу.

В последний день перед отпуском к нему опять подошел Терентьев.

— Старик, — сказал он. — Это дело надо спрыснуть. Отпуск раз в году бывает. Если его не спрыснуть, он завянет. Я уж точно знаю. Маленький запойчик, а? Мы с тобой и две дамы? А?

— Да я не знаю, — смутился Климов. — Я ведь не пью. Не нравится мне.

— Да никому это не нравится, — засмеялся Терентьев. — Эх ты, птенчик! Всем противно, а пьют. Ничего не поделаешь, традиция. Надо чтить традиции. И Люську захватим. Послушай, баба на тебя глаз положила. Как узнала, что ты развелся, так сразу же начала о тебе информацию собирать. И то ее интересует, и это, и всякое такое. Все меня теребит, познакомь да познакомь. Ты не теряйся, не жениться же, в конце концов. Годочки, конечно, поджимают, а так ничего. Вполне годится.

— Для чего? — не понял Климов.

— Да пироги печь, дурашка! — захохотал Терентьев.

Климов никогда не любил рестораны с их громкой фальшивой музыкой, разношерстной публикой, неприветливыми официантами. Он не мог понять, для чего стремятся в душные большие залы, где вокруг только чужие, потные, равнодушные к тебе люди, если вкусно поесть можно и дома, а пластинка с хорошей музыкой намного лучше самодеятельности, навязывающей тебе свои вкусы. Но от Терентьева отвязаться так и не смог и пошел с ним, как был, в мятом костюме и захватанной рубашке. Терентьев привел двух женщин. Одна из них, назвавшись Люсей, сразу же взяла Климова под руку, и он, смущаясь и краснея поминутно, односложно отвечал на ее вопросы и все пытался высвободить локоть.