Юлия Рокко - Там высоко, у райских врат... (СИ)

– Ева... – Едва слышно выдохнул он.

– Сколько у нас времени?

– Семь дней.

– А что потом?

***

Ее пальцы скрючились, сминая ткань его одежды, пока она ожидала ответа на свой вопрос. Что он мог ей сказать? Язык словно прилип к небу, губы одеревенели и не подчинялись ему.

Перед глазами плыли картины их первой встречи.

Стены святилища, сложенные из огромных плит желтоватого камня. Широкий низкий алтарь с расписными чашами для даров, пряный запах редких специй и цветочных масел, разлитый в прогретом воздухе. Яркие столпы света, падающие сквозь ромбовидные отверстия в потолке на выложенный мозаикой пол. Она стоит перед алтарем, вскинув вверх покрытие сакральными письменами руки. Темные волосы пышным облаком укрывают спину, бедра обвивает тяжелый, расшитый золотыми медальонами пояс. Тончайшая ткань светлого платья не скрывает плавные линии зрелого тела. Все в ней дышит обещанием высокой страсти. Но она девственна и чиста. Еще ни один мужчина не проникал в глубины ее жаркого лона. Ее наставники верят, что близость погубит тот удивительный дар, которым она наделена от рождения. И они правы. Совсем скоро на святилище нападут, алтарь разграбят, а прорицательницу изнасилуют и угонят в рабство.

Она молилась своей несуществующей богине. Именно из-за этой молитвы он и оказался здесь. Видения посещали прорицательницу в танце. Иногда она танцевала до кровавых мозолей на голых ступнях. Вот и в этот раз бурый след характерных пятен тянулся к тому месту, где, замерев в ритуальной позе, недвижно стояла она. Она просила пощадить город, сохранить жизнь ее бедной слепой матери и уберечь святилище. Прорицательница не просила спасения для себя. Ее учили смиренно принимать волю богини.

– Великая Мать. – Склонив голову, шептала она, – Ты всегда была ко мне добра и справедлива. Скоро видения покинут меня, и я более не смогу слышать твой мудрый голос, направляющий меня и дарующий покой. Я никогда не просила для себя от щедрот твоих, но грядущее пугает меня. Если я достойна твоей милости, прошу, смилуйся и пошли мне любовника, в обмен на чьи ласки я с радостью стану глухой и незрячей.

Он странно реагировал на просьбы этой пылкой, не изъеденной коростой смертного греха души. Они волновали его.

– Кто здесь?! – Без страха, но с удивлением воскликнула прорицательница.

Люцифер понял, что недооценил силу ее дара, девушка не видела его, но ощущала присутствие. Архангел нахмурился, не понимая, как в таком случае она столь слепа в своей ложной вере в несуществующее божество? Желая испытать ее, он подошел совсем близко, с интересом рассматривая обращенное к нему красивое гордое лицо.

Это стало ошибкой. Она очаровала его. Как заколдованный, архангел смотрел в эти дивные, полные непролитого света глаза. Мудрые, добрые, ясные. Казалось бы, обычного серого цвета, но с дымкой переменчивого голубого тумана, который манил заблудиться в своем бескрайнем, непознанном мире.

Он пришел в себя, лишь когда ее теплая ладонь легла на его грудь, а губы прошептали:

– Я так надеялась, что ты придешь.

И Люцифер забыл свое имя. Забыл, кто он и откуда. Забыл, что привело его сюда, и почему он должен уйти. Ему казалось, что она действительно ждала именно его и именно о нем молила. От ее прикосновения тело окутало доселе неизведанное тепло, а следом за теплом пришло и влечение. Мощное и неуправляемое, как поток подводного течения.

Рай стал для архангела чужим и опустевшим. Потому что в раю ей не было места.

– Как твое имя? – Спросил он, желая служить и повиноваться лишь ей одной.

– Ева. – Ответила прорицательница.

– Ева, - повторил Люцифер, мысленно присягая ей на верность.

***

Он любил ее на алтаре. Последняя дань несуществующей богине, подарившей обреченной свой самый ценный Дар.

Он любил ее на алтаре, наполняя гибкое тело невыносимой сладостью первой близости. Первой для каждого из них.

Он любил ее на алтаре, ликуя и покоряя. Ощущая себя и захватчиком, и освободителем, властителем и рабом.

Он любил ее на алтаре, лишая способности предугадывать ужасы грядущего, но даря взамен наполненное до краев непостижимым счастьем настоящее.

Он просто ее любил.

А позже пришло раскаянье. Люцифер стоял у царского престола и имел наглость упорствовать в своем отступничестве.

Тогда они забрали ее, а он отрекся, надеясь, что ей даруют новую жизнь.

Так и случилось.

Архангел наблюдал за ней в каждом воплощении. Каждый раз, когда наступал срок, и смерть забирала ее, сквозь панцирь его невозмутимости просачивалась богохульная боль. Он скрывал эту постыдную тайну даже от самого себя.

Теперь, сжимая ее в своих объятьях, вдыхая ее неповторимый аромат (так сладко не пахли даже райские розы), он выпустил из лабиринтов своего истосковавшегося сердца правду и едва сдержал стон многовековой агонии.

– Ева... – Его отчаянная, бессмертная молитва. И никуда не убежать, и нигде не укрыться. Не заслонить крылом, не отразить мечом. Вся его мудрость, сила и величие, все – тлен пред лицом Творца.

– Они вновь отнимут у меня память? – Так и не дождавшись ответа, предположила она.

Не просто отнимут, а уничтожат сам след ее существования. Прервут жизнь, ввергнут в пламя вечных, ревущих костров чистилища, где ее несокрушимая сущность будет пылать и плавиться, покуда тот неуловимый изъян, который из воплощения в воплощение неустанно пробуждал эту пагубную потребность единолично владеть воплощенной частицей неба, не перестанет существовать вовсе. Все это он должен был ей сказать сейчас. Но не сказал, не нашел в себе сил признаться, что в этот раз именно он избран ее палачом.

Архангелам чужды страхи, но в этот раз Люцифер испугался. Дабы уберечь ее от грозящей участи, он обязан убедить ее отказаться от него. Поэтому, безжалостно задавив в себе малодушное желание стать презренным вором и украсть у Отца своего то недолгое время, в котором он мог бы любить ее и быть рядом, Люцифер раздраженно сказал.

– Если ты отречешься, как некогда отрекся я, тебе даруется шанс на искупление, и ты продолжишь свой земной путь прощенная и обновленная. – Он разжал сжимающую ее ладонь руку и, разорвав объятия, отступил. – Но для начала отзови своих воронов.

– Каких воронов? – Тяжело раненая внезапной холодностью, вяло удивилась она.

– Вверх, к небесам, лети, воронье, прямо к вратам его Рая... – Напомнил он.

– Мое стихотворение. Причем здесь оно?

– Я покажу тебе... – Расправив в полную ширь мерцающие светом тысячи погибших звезд крылья, а затем неспешно сложив их за своей широкой спиной, архангел явил женщине картину оскверненного Рая. Казалось, что с момента его отбытия пронзительно кричащих птиц стало еще больше. Не зная покоя, они кружили над золочеными вратами, отвержено бросаясь на священные створки, и уродливые кровавые кляксы пламенели на них точно метки несмываемого греха.