Нил Шустерман - Обделённые душой

Она развязывает его галстук. Кэм отдаёт себе отчёт, что не сможет вновь завязать его, но ему всё равно. Он сжимает девушку в объятиях. Она целует его — долго-долго, и отстраняется лишь на короткое время, чтобы перевести дух и послать партнёру лукавый, зовущий взгляд. Она снова тянется к нему. Второй поцелуй ещё более пылок, чем первый. Девушка, кажется, решила пуститься в тщательные исследования. Кэм обнаруживает, что и сам не промах по этой части. Должно быть, решает он, заработала мышечная память, поскольку язык, что ни говори, это прежде всего мышца.

Девушка снова отстраняется, задохнувшись ещё больше, чем прежде. Затем она прижимается щекой к его щеке и тихонько шепчет ему в ухо:

— Я хочу стать твоей первой.

Её атласное платье с тихим шелестом трётся о прекрасно выделанную ткань его фрака.

— Ты явно из тех юных леди, которые добиваются желаемого.

— Всегда, — выдыхает она.

Вообще-то, Кэм пришёл сюда вовсе не за этим. Может, дать ей отбой? Хотя зачем? Зачем отказываться о того, что предлагается вот так свободно, без принуждения? К тому же, упоминание имени Рисы раззадорило его. Она его не захотела? Ну так он сделает это здесь, с девицей, чьё имя он уже позабыл.

Он целует её — ещё более жадно и агрессивно, чем она.

И в этот момент распахивается дверь.

Кэм замирает. Девчонка отскакивает от него, но поздно. В дверном проёме возвышается импозантного вида мужчина, в своём элегантном фраке выглядящий даже более внушительно, чем Кэм.

— Руки прочь от моей дочери!

Руки Кэма уже давно не имеют касательства к его дочери, так что юноше больше ничего не остаётся, как ждать, чем закончится вся эта сцена.

— Папа, пожалуйста! Ты ставишь меня в неловкое положение!

Начинают собираться другие гости, привлечённые разворачивающейся драмой. Глаза отца мечут молнии — он явно практиковался в этом под руководством профессионала.

— Миранда, надевай пальто. Мы уезжаем!

— Папочка, ты всё не так понял! Ты всегда всё преувеличиваешь!

— Ты меня слышала.

Вот теперь включается фонтан и начинает работать на полную мощность.

— Ну почему ты вечно всё портишь! — рыдает Миранда и, вся в слезах, шествует к двери, неся своё унижение словно боевую рану.

Кэм понятия не имеет, как ему на всё это реагировать, поэтому не реагирует никак. Засовывает руки в карманы — на всякий случай, чтобы от него опять не потребовали убрать их от нечастной девицы, в это время стремглав несущейся прочь по коридору. Лицо его бесстрастно, как у игрока в покер. С разъярённым папашей, судя по его виду, вот-вот произойдёт спонтанное самовозгорание.

Появляется Роберта. Немного помедлив, она спрашивает:

— Что здесь происходит? — Тон её голоса сейчас совершенно для неё нехарактерен: неуверенный, беспомощный, из чего следует вывод, что положение у Кэма ещё более незавидное, чем он полагал.

— Я вам сейчас объясню, что здесь происходит! — ревёт мужчина. — Этот ваш... субъект... пытался совратить мою дочь!

— Вообще-то, — возражает Кэм, — это она пыталась совратить меня. И, можно сказать, преуспела.

Из толпы собравшихся слышатся приглушённые смешки.

— Ты думаешь, я этому поверю?! — Папаша кидается вперёд, и Кэм вынимает руки из карманов, готовый защитить себя, если потребуется.

Роберта бросается между ними:

— Сенатор Маршалл, не могли бы вы...

Но сенатор отталкивает её в сторону и наставляет палец в лицо Кэму. Одна часть Кэма хочет сломать этот палец. Другая не прочь его откусить. Третья готова повернуться и задать стрекача, четвёртая — остаться и от души поржать над этой комедией. Кэм обуздывает все эти противоречивые импульсы и остаётся недвижим и невозмутим, пока сенатор выговаривает ему:

— Если ты ещё хоть раз когда-нибудь приблизишься к моей дочери, я прослежу, чтобы тебя снова разъяли — один проклятый кусок за другим! Надеюсь, тебе ясен смысл моих слов?

— Ясен, как стекло, сэр, — говорит Кэм, — настолько чистое, что ещё чуть-чуть, и его вообще не станет видно.

Сенатор отступает и обрушивает свою ярость на Роберту:

— Не вздумайте обращаться ко мне, — хрипит он, — за поддержкой для вот этого вашего... «проекта»! — Он выплёвывает последнее слово и вылетает из помещения, оставляя за собой, словно выхлоп, полосу удручающего молчания.

Роберта, потеряв дар речи, смотрит на Кэма с горьким упрёком в глазах. «Почему? — вопрошают эти глаза. — Почему ты так наплевательски обошёлся со всем тем, что я пыталась дать тебе? Ты всё испортил, Кэм! Нам конец! Мне конец!»

И тут в тишине кто-то начинает аплодировать. Мужчина немного старше и объёмистее в талии, чем сенатор Маршалл. Его ладони соединяются с таким громоподобным хлопком, что любой хлопатель бы обзавидовался.

— Отлично сработано, сынок! — Толстяк говорит с ярко выраженным южным акцентом. — Я много лет пытался уесть Маршалла, а ты справился за один вечер. Молодец, так держать! — И он разражается громовым хохотом, после чего напряжённость в комнате лопается, словно мыльный пузырь.

Женщина в сверкающем золотыми блёстками платье и с бокалом шампанского в одной руке, второй рукой обнимает Кэма за талию и слегка невнятно по причине употреблённого алкоголя произносит:

— Уж поверь мне: ты не первый парень, которого Миранда Маршалл пытается заглотить целиком. Эта девица — просто анаконда какая-то!

Кэм не может удержаться от смеха:

— Она и вправду пыталась удавить меня в кольце своих объятий.

Теперь хохочут уже все. Толстяк пожимает Кэму руку.

— Но нас ещё не представили друг другу должным образом, мистер Компри. Я Бартон Кобб, старший сенатор от Джорджии. — Он оборачивается к Роберте, у которой такой вид, будто она только что слезла с «русских горок». — Мисс Грисволд, можете рассчитывать на мою безусловную поддержку вашего проекта, а если сенатору Маршаллу это не нравится, он может засунуть своё недовольство туда, куда не проникает ничего, кроме инструмента проктолога. — Он снова гогочет.

Оглянувшись по сторонам, Кэм обнаруживает, что в библиотеку, похоже, набилось всё общество в полном составе. И каждый из гостей подходит к нему с протянутой ладонью и представляется — даже те, с кем он уже сегодня познакомился и поздоровался.

Кэм прибыл на этот приём в качестве диковинки, этакого талисмана, пикантной приправы к блюду, а превратился в гвоздь программы. К этой роли он привычен, поэтому чем больше ему уделяют внимания, тем более раскованным он становится. Чем больше прожекторов, тем меньше теней, так ведь?

Роберта тоже чувствует себя лучше всего, когда Кэм находится в центре внимания. Вьётся вокруг него, словно ночная бабочка вокруг свечи. Интересно, она имеет хоть малейшее представление, насколько ему противно всё то, за что она стоит? Самое странное, он даже толком не знает, за что же стоит Роберта, и от этого его презрение только растёт.