Мервин Пик - Титус один

– Раскупайте закат! Раскупайте! Раскупайте его! Купите… купите… купите… По медяку за сидячее место, господа. По медяку за вид.

Каркающий голосок вырывался из пересохшего горла торговца билетами, тщедушного человечка в несусветных черных одеждах. Голова его выступала из драного воротника примерно так же, как выставляется из-под панциря голова черепахи, разглаживая складки на шее, поблескивая глазами, схожими с бусинами или с зернышками гагата.

После каждого придушенного выкрика старик отворачивал личико в сторону, сплевывал, вращал глазами, откидывал костлявую головку и гавкал, словно собака, в небо.

– Покупайте! Покупайте! Места на закате. Расхватывайте, все до единого. Говорят, он будет коралловым, зеленым и серым. Двадцать медных грошей! Только двадцать медяшек.

Юля между столиками, он скоро подобрался к Мордлюку. Тут старикашка остановился, разинул рот, но долгое время не издавал ни звука, так увлекло его изучение нового за столиками лица.

Тени ветвей и листьев на столике, подобные серому кружеву, неуловимо смещались вперед-назад. Тонкий рисунок ветки акации подрагивал, как живой, на костистом челе Мордлюка.

Наконец, старый торговец билетами захлопнул рот и начал все заново.

– Места на закате, коралловом, зеленом и сером. Стоячие по два медяка! Сидячие по три! По медяку на деревьях. Закат прямо у вашего дурацкого порога, друзья! Покупайте! Купите! Купите! Купите!

Пока Мордлюк сквозь полуприкрытые веки вглядывался в старика, опять наступило молчание, плотное, теплое, со сладким привкусом смерти.

Наконец, Мордлюк негромко пробормотал:

– О чем он кричит, клянусь погибелью и всеми ее порождениями… о чем он кричит?

Никто не ответил. Вновь наступило молчание, казалось, напуганное тем, что отыскался человек настолько невежественный, чтобы не понять старика.

– Коралловый, зеленый и серый, – продолжал Мордлюк, словно шепчась с самим собой. – Так нынче в небе объявятся эти краски? И нужно платить , друг мой, за то, чтобы увидеть закат? Разве он не бесплатен? Господи-боже, неужто даже закат не бесплатен?

– А у нас ничего больше и нет, – ответил чей-то голос, – только закат да заря.

– Заре доверять нельзя, – сообщил другой, и с таким пафосом, точно обладатель его имел с атмосферой личные счеты.

Торговец билетами наклонился, чтобы вглядеться в лицо Мордлюка с близкого расстояния.

– Бесплатен, ты говоришь? – произнес он. – Как же может закат быть бесплатен? С такими-то красками, точно у самоцветов на груди королевы. Купите кресло, господин Великан, и смотрите себе с удобством – говорят, можно увидеть даже примесь красновато-коричневого, а в самом верху – этакие оранжевые завиточки. И все за медяк! Купите! Купите! Купите! Благодарю вас, сударь, благодарю! Для вас – кедровые скамьи, господин. Ах черт подери, будьте здоровы!

– А если ветер переменится? – спросил Мордлюк. – Что тогда будет с вашей зеленью и кораллами? Я получу мой медяк обратно? Или пойдет дождь? А? Ливень?

Кто-то плюнул на Мордлюка, но тот не обратил на это внимания и лишь улыбнулся плеваке, искривив губы так странно, что у наглеца свело смертельным холодом спину.

– Сегодня и ветра-то нет, – обнадежил всех третий голос. – Так, дунуло пару раз. А зелень будет, ну как стекло. Может даже, зарезанный тигр проплывет к югу. И может быть, раны его оросят все небо… хотя это вряд ли…

– Нет! Не сегодня! Не сегодня! Зелень, кораллы, серость!

– Я видел закаты черные, как сажа, сваленная на западе и замешанная на кошачьей крови. Я видел закаты, подобные скоплению роз, несомых… их прелестные попки плыли по небу. А однажды я видел сосок королевы… то было солнце… розовевшее, как…

Под вечер того же дня Мордлюк и его обезьянка, выбравшись из толпы зевак, уселись в машину и медленно покатили в хвосте процессии оборванцев, которая, извиваясь, скрывалась в бесптичьем лесу. На другом краю этого леса лежала обширная, муравчатая терраса, если такое слово пригодно для описания густо заросшей насыпи, завершавшейся с западной ее стороны отвесным обрывом в тысячу футов, под которым плавали в вечерней дымке вершины крошечных, величиною с ресницу, деревьев.

Мордлюк с обезьянкой доехали до террасы, обставленной видами, уходившими, словно обособленные фрагменты земного шара, все дальше и дальше, в великую тишь, где забвение сливалось с расстоянием, оставили машину и заняли места на одной из кедровых скамей. Скамейки эти, стоявшие длинной, идущей с севера на юг чередой, располагались лишь в нескольких футах от края пропасти, так что у зрителей, что подолговязее, ступни свободно свисали с края страшной стремнины.

Обезьянка, похоже, учуяла некую опасность, потому что всего через несколько мгновений перескочила со скамьи на колени Мордлюка, откуда и принялась строить рожи закату.

Но этого никто не заметил. Как не заметил никто и руки Мордлюка, сильными пальцами почесывавшей обезьянку под нижней челюстью. Весь интерес, все внимание, которое оборванная публика уделяла чужаку и его обезьянке, остались в прошлом. На каждое лицо легла залившая все вокруг краска. Каждый глаз обратился в глаз знатока и ценителя. Тишина – такая, точно природа лишилась дыхания, – пала на собравшихся здесь, и в этой тиши Мордлюк тряхнул головой, ибо что-то задело его за живое, что-то внутри него, что-то, в чем он не мог разобраться. Некий зуд… жаркое дуновение… воздушный пузырек в огромной аорте… ибо внезапно Мордлюк обнаружил, что заворожен открывшимся ему зрелищем. Красочный, стянутый вихревыми потоками круг, висевший над террасой, распался, смененный тысячами облачных существ, вереницей потекших с запада.

За спинами зрителей, совсем близко к ним, стояли ряды высоких деревьев, залитых – там, куда не падали тени зрителей, – вечерним солнцем. Перед зрителями и под ними далекая долина укуталась в еще один прохладный покров. А над головами своими чающие закат видели животных: все, к какому бы виду те ни принадлежали – будь то огромные киты или львы с текучими гривами, тигры или оленята.

Животные заполонили небо от севера до юга. Твари земные и воздушные задирали головы, чтобы взреветь… взвыть… возопить, но голосов у них не было и пасти оставались разинутыми, глотающими стремительный воздух.

Вот тогда Мордлюк вскочил на ноги. Лицо его потемнело от внезапной боли, понять которую он мог лишь наполовину.

Он стоял, выпрямившись во весь рост, посреди зачарованного безмолвия, все его тело дрожало. Какое-то время взгляд Мордлюка не отрывался от неба, где животные прямо на глазах его меняли очертания, перетекая из одного вида в другой, но неизменно сохраняя толкающие их вперед гривы.