Мервин Пик - Титус один

Титус не мог, разумеется, видеть внутренности заброшенного покоя, в котором томилась дюжина желчных монстров. Однако в этой темнице уже началось некое шевеление: выход из нее очистился от первого из гигантских персонажей и следом за ним показалась, по-утиному переваливаясь на ходу, злобная пародия на сестру Титуса. На ней было драное платье из дьявольского багреца. Растрепанные черные волосы висли до колен, и, когда она поворотила к зрителям лицо, мало у кого не перехватило дыхание. Лицо было заляпано черными, липкими слезами, а ободранные щеки пылали чахоточным румянцем. Ссутулясь, она волоклась за своей колоссальной матерью, но остановилась, почти уж вступив в освещенный факелами круг, и принялась жалостно озираться по сторонам, а затем карикатурно привстала на цыпочки, словно отыскивая кого-то. Простояв так несколько мгновений, она откинула голову назад, так что черные пряди волос ее почти коснулись земли, и обратив жалкое, испятнанное лицо к небу, сложила губы в пустое «о» и облаяла луну. То было законченное безумие. И еще один повод для мести. Зрелище это завладело Титусом и потрясло его так, что он забился, пытаясь вырваться из рук шлемоносцев.

Но следом он увидел нечто настолько странное и ужасное, что перестал вырываться и замер. Что-то начало подаваться в его мозгу. Что-то теряло доверие к себе самому.

– Где же мой сын? – вопросила вялая песчанистая гортань, и на этот раз мать повернулась к сыну, и он увидел ее лицо.

Оно разительно отличалось от охряного, лихорадочного, мокрого от слез лица Фуксии. Это походило на глыбу мрамора, по которой водопадом спадали фальшивые морковного цвета локоны. Чудище произносило слова, хоть и обладало лишь отдаленным подобием рта. Образина его походила на здоровенный, ровный валун, омытый и отглаженный тысячью приливов.

Увидев эту пустую глыбу, Титус закричал – то был обращенный к себе самому крик безысходности.

– Вот и мой мальчик, – промолвил песочный голос. – Ты слышала? Голос истинного Гроана. Как это прискорбно, и все-таки, как возвышенно, что ему выпало умереть. Нравится ли тебе в мертвецах, блудный сын мой?

– В мертвецах? – прошептал Титус. – В мертвецах? Нет! Нет!

И тогда в круг, обод которого пестрел лицами, вступила вразвалочку Фуксия.

– Милый брат, – сказала она, приблизясь к обломкам трона. – Милый брат, уж мне-то ты поверишь, не так ли?

И она обратила лицо к Титусу.

– Что пользы притворствовать, к тому же, ты не одинок. Я утопилась, ты знаешь сам. И смерть соединила нас. Ты позабыл? Забыл, как я утонула в кишащем лягушками рву? И разве не славно, что оба мы умерли? Я по-своему. Ты по-своему.

Она встряхнулась, и облако пыли отлетело прочь от нее. И мгновенно рядом с Титусом возникла Гепара.

– Отпустите его светлость, – сказала она стражам. – Пусть себе поиграет. Пусть поиграет.

– Пусть поиграет, – подхватил хор.

– Пусть поиграет, – прошептала Гепара. – Пусть притворится, что снова живет.

Шлемоносцы отпустили руки Титуса.

– Мы возвратили тебе мать и сестру. Кого еще ты хотел бы увидеть?

Обернувшись к Гепаре, Титус по взгляду девушки понял, насколько безмерно ее ожесточение. Но почему оно все направлено именно на него? В чем он повинен? Неужели то, что он никогда не любил ее, а только желал, такой уж страшный проступок?

Казалось, что тьма сгущается. Факелы вспыхивали и почти угасали, мелкая морось летела с ночного неба.

– Мы доставили сюда всех твоих родных, – шептала Гепара. – Слишком долгое время провели они в Горменгасте. Тебе следует поздороваться с ними, вывести их в круг. Смотри, как они ждут тебя. Ты нужен им. Разве ты не покинул их? Разве не отрекся? Потому-то они и здесь. Только ради одного. Чтобы простить тебя. Простить твою измену. Видишь, какая любовь светится в их глазах?

Пока она произносила это, случились три важных события. Первое (происшедшее по наущенью Гепары) состояло в том, что от ступеней трона и до кольца зрителей расчистился путь, по которому Титус мог беспрепятственно достигнуть центра круга.

Вторым было повторение пронзительного, вязнущего в памяти свиста, который Титус с Гепарой слышали некоторое время назад. На этот раз он раздался поближе.

И третье – в круг вступили новые монстры.

Заброшенная комната изрыгала их одного за другим. Тут были тетушки Титуса, неотличимые двойняшки с лицами, подсвеченными так, что они казались плывущими по воздуху. Длинные шеи тетушек, жуткие крючковатые носы, пустота глаз – все было достаточно страшным и без ужасных слов, которые они повторяли и повторяли, монотонно и ровно:

– Жги… жги… жги…

Был тут и Сепулькревий – он продвигался, точно в трансе, держа под мышками книги, и измученная душа глядела из глаз его. Он весь был увешан должностными цепями, железными и золотыми. На голове его сидела красная от ржи корона Гроанов. При каждом шаге он воздыхал, да так сокрушенно, точно шаг этот был последним. Клонясь вперед, как будто его придавило бремя печали, он каждым своим движением выражал скорбь. За ним, приближавшимся к центру круга, тянулась длинная вереница перьев, и совиное уханье исходило из его трагического рта.

Происходившее чем дальше, тем больше смахивало на жуткую шараду. Все, что Гепара услышала во время приступов горячки, когда Титус лежал, изливая в бреду свое прошлое, все сохранилось в ее поместительной памяти.

Один за другим вздымались и замирали, приплясывали и скорбно вышагивали призраки – вскрикивая, ухая или безмолвствуя.

Тонкое и гибкое существо с уродливо задранными плечами и пегим лицом металось между ними, словно его распирала энергия.

Титус, увидев его, прянул назад – не в испуге, но в изумлении; ибо немало прошло уже времени с тех пор, как он и Стирпайк сошлись в убийственной схватке. Титус понимал – все, что он видит, есть род жестокой шарады, однако знание это, похоже, ничем ему не помогало: он ощущал удары, разрушавшие самые потаенные прибежища его воображения.

Кто еще вышел в неровный круг, к которому подступал против воли своей Титус? Тощий Доктор с его подвывающим смехом. Вглядываясь в него, Титус видел не причудливую карикатуру с вычурной поступью и вычурным голосом, но настоящего Доктора. Доктора, которого он так любил.

Достигнув круга и почти войдя в него, Титус зажмурился, силясь избавиться от лицезрения этих чудищ, с невыносимой жестокостью напоминавших ему о давних днях, когда все их прототипы были реальными для него. Но, едва закрыв глаза, он в третий раз услышал свист. Теперь этот пронзительный перелив прозвучал совсем близко. Так близко, что заставил Титуса не только открыть глаза, но и оглядеться вокруг – и в тот же миг тростниковая нота пропела снова.