Дэвид Келлер - Восстание пешеходов

Город остался без воды, ибо гигантский насос, гнавший миллионы галлонов воды, перестал действовать. Остались лишь реки, окружающие город, грязные и замусоренные. Но ведь где-то в деревнях должна быть вода.

Итак, на второй день началось бегство из Нью-Йорка, бегство людей, похожих на жертвы войны. Не все двигались с одинаковой скоростью, но самые быстрые преодолевали меньше мили в час. Философ в такой ситуации остался бы на месте и умер, животное — спокойно дожидалось бы конца, но автомобилисты не были ни философами, ни животными, и потому ползли вперед. Всю жизнь они проводили, мчась куда-то вперед. Первые пробки образовались на мостах. На каждом из них в критический момент оказалось по несколько автомобилей, но в два часа пополудни движение было невелико. Однако уже в полдень следующего дня мосты почернели от людей, ползущих из города. Пробки вызывали задержку, люди толкались, не продвигаясь ни на шаг. На этот дергающийся на месте слой людей взбирался следующий, а через минуту на него полз третий. К каждому мосту вели несколько улиц, а сам мост был не шире улицы. В конце концов внешние ряды верхних слоев начали падать в реку. Вероятно, многие сознательно выбирали такой конец. Над мостами повис шум, как рев волн, бьющих в каменистый берег. Это было началом кровавого безумия. Люди на мостах умирали быстро, но перед смертью они начинали кусаться. В городе возникали подобные заторы. Рестораны и кафе были заполнены телами почти до потолка. Там были продукты, но никто не мог до них добраться, за исключением тех, что имели их на расстоянии вытянутой руки, но и они погибали, раздавленные, прежде чем успевали воспользоваться своим удачным положением, другим же — еще живым и способным есть — мешали тела мертвых и умирающих.

В течение двадцати четырех часов человечество забыло о религии, гуманизме, возвышенных идеях. Каждый старался спасти себя, хотя бы сокращая жизнь близких. Однако были и случаи беспримерного героизма. В госпиталях некоторые сиделки оставались с больными, делясь с ними продуктами, пока все вместе не умирали от голода. В одном из родильных отделений мать родила ребенка и, покинутая всеми, держала его у груди, пока рука ее не ослабла от голода.

В этот мир ужаса и вошел Миллер, выйдя из здания. Правда, он приготовил себе крепкую палку, но ползущие автомобилисты не обращали на него внимания, и он медленно пошел по Пятой Авеню, а потом на север, и все время молился, хотя в первый день еще не было картин, наблюдавшихся позднее.

Наконец он добрался до реки, переплыл ее и шел дальше, а когда наступила ночь, был уже за городом и только тогда перестал молиться. Временами он встречал отдельных автомобилистов, злившихся, что их машины испортились. В деревнях никто не понимал, что случилось; до самой смерти люди не узнали этого. Только жители городов знали, но не понимали, почему.

На следующее утро Миллер встал рано и, внимательно изучив карту дорог, снова двинулся вперед. Он избегал городов, огибая их, испытывая постоянное мучительное желание поделиться тем, что имеет, с оголодавшими калеками, а ведь ему требовалось сохранить силы и принести пищу для той девушки из расы пешеходов, одинокой среди беспомощной прислуги, закрытой за железной оградой длиной в тридцать миль. Второй день путешествия близился к концу. За последние несколько миль он не встретил никого. Солнце, пробивающееся между стволами дубового леса, бросало фантастические тени на бетонное шоссе.

А по шоссе к нему приближался странный караван, состоявший из трех привязанных друг к другу лошадей. Две из них несли на спинах узлы и емкости с водой, притороченные крепко, хоть и не слишком умело. На третьей, в седле, похожем на стул, сидел старичок, спавший, уткнувшись подбородком в грудь и крепко держась за поручни руками. Кавалькаду эту вела женщина — высокая, сильная, красивая, идущая легким шагом по бетонной дороге. На плече ее висел лук и колчан со стрелами, в правой руке была тяжелая трость. Она шла уверенно и неустрашимо; видно было, что ее переполняют сила, уверенность в себе и гордость.

Миллер встал посреди дороги. Кавалькада подошла ближе и остановилась.

— Кто ты? — спросила женщина, и в голосе ее слышались любопытство, солнечное утро и дрожавшие листья. — Кто ты и почему становишься у нас на пути?

— Меня зовут Авраам Миллер, а ты, наверняка, Маргарет Хейслер. Я ищу тебя. Твой отец в безопасности и послал меня за тобой.

— И ты принадлежишь к расе пешеходов?

— Так же, как и ты! — И так далее и тому подобное…

Старый профессор проснулся и взглянул на молодую пару, которая, погрузившись в беседу, забыла обо всем на свете.

— Именно так и бывало в прежние времена, — буркнул он себе под нос.

Сто лет спустя в воскресный полдень отец с сыном осматривали Музей Естественных Наук в реконструированном Нью-Йорке. Весь город был теперь одним большим музеем. Люди посещали его, но никто не хотел там жить. Никто уже не хотел селиться в городах, если можно было жить в деревне.

День в городе автомобилистов входил в программу воспитания каждого ребенка, поэтому в то воскресенье отец с сыном медленно шли по большому зданию. Они уже видели мастодонта, бизона, птеродактиля, постояли перед витриной, где находился вигвам с типичной индейской семьей. Наконец подошли к большому автомобилю на четырех колесах, но без дышла, чтобы запрягать лошадь или вола. В машине сидели мужчины, женщины и маленькие дети. Мальчик с интересом взглянул на них и дернул отца за рукав.

— Смотри, папа. Что это за машина и странные люди без ног?

— Это, сын мой, семья автомобилистов. — И отец рассказал сыну историю, которую все отцы расы пешеходов обязаны рассказывать своим детям.