Алексей Лукьянов - Хождение за три моря

Девочка жила на пике прекрасного чувства и никак не хотела спускаться вниз. Ей едва исполнилось двадцать пять, она была замужем и вила веревки из мужа. Постоянно влюбляясь то в одного, то в другого, добиваясь взаимности во что бы то ни стало, девочка жила предметом своего обожания, и эти краткие мгновения счастья составляли всю ее взрослую жизнь, а взрослая жизнь началась со свадьбы, которую организовали мама и папа. Жениха тоже организовали родители — выписали по столичному каталогу из Питера. Этот жених и стал впоследствии тем самым мужем, из которого вились веревки.

Предметов обожания до сих пор было немного, но все исключительно с продолжительным сроком действия. Разумеется, сильное чувство отнимало у полупрозрачной, похожей на привидение девочки с маленькой неразвитой грудью подростка очень много сил, хотя нимфоманкой она не была, а интимные отношения с предметами обожания у девочки не доходили даже до петтинга — только жаркие поцелуи. Секс в ее жизни был только с мужем. Дело было даже не в ее либидо, а в желании быть влюбленной. Усталая, она не раз говорила мужу:

— Ты должен меня понять, — и глаза ее сверкали нездоровым блеском психопата, — мне не хватает острых ощущений. Я без них задохнусь.

Что правда — то правда, острых ощущений до своего замужества девочка не испытывала, все чувства проходили сначала бдительный папин, а затем бдительный мамин контроль. Вкусив в двадцать лет мужской любви, девочка вдруг налилась любовным соком такой выдержки, что ударяет в голову похлеще бургундского с косточками.

Девочку звали Герой, со всеми вытекающими из божественного имени последствиями.

И вот, проживая на пике прекрасного чувства счастливейшие мгновения жизни, девочка стала чувствовать, что сходит с ума от счастья. Тут же папа с мамой уложили Геру в больницу, напичкали аминазином, реланиумом и прочим миллениумом, но не тут-то было. Девочку теперь с пика прекрасного чувства нельзя было спихнуть и прямым попаданием межконтинентальной ядерной ракеты. Эта высота не из тех, что хотелось бы сдать без боя. Пожалуй, Гера все на свете взорвала бы за счастье быть на пике. И муж порой рыдал на балконе, чесал намечавшуюся плешь и ничего не мог придумать в смысле обуздания темпераментной супруги. Звали мужа не Зевс, а Муса.

У Мусы был брат — Джамбул. Длинный такой, красивый, нос картошкой, руки-ноги красные… Он приехал к ним в Зарайск из Питера поступать в местный университет. Джамбул с таким же успехом мог поступить и в родном городе, но решил подстраховаться, уехал на периферию, где, по его расчетам, поступить было легче и от службы в армии откосить, соответственно, тоже. И Гера влюбилась в Джамбула. Она же по образованию филолог, вот и готовила детинушку к вступительным экзаменам. И закружила ему голову, болезному, и сидела у него на коленях, и целовалась взасос, и не могла нарадоваться на успехи Джамбула в области сочинения стихов.

Муж узнал. Рвал рубаху на груди. Обещал спрыгнуть с балкона. Гера обещала больше не любить Джамбула. Муса потребовал гарантий. На это требование Гера не знала, что и ответить, поэтому промолчала. На следующий день после драматического выяснения отношений, уже под вечер, когда Гера пыталась растолковать Джамбулу суть парадигматических отношений в языке, Муса сказал, что выбил в университетском общежитии для брата место.

Гера вспылила:

— Я обещала твоей матери, что он не будет жить по всяким клоповникам. Муса, твой брат останется у нас.

Сам Джамбул тихонько помалкивал в тряпочку. И когда Гера через час наконец-то смогла объяснять ему парадигматические связи в языке, он вдруг спросил:

— А Муса где?

Гера позвала мужа. Тот не ответил. Гера пошла посмотреть в спальню, но там Мусы не оказалось. На кухне его тоже не было. Гера схватилась за сердце. Обычно в темноте сентябрьского неба на балконе с кухни был виден огонек сигареты, что дымилась в руке Мусы. Сейчас этого огонька видно не было. Выйти из квартиры Муса не мог — все его вещи были на месте. В ужасе Гера распахнула балконную дверь и глянула вниз. Трупа внизу не было.

— Ты чего такая? — услышала она со спины голос мужа. Тот, оказывается, сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, и покуривал в кулак. — Испугалась, что ли?

Гера обессилено опустилась на колени перед Мусой.

— Муса, тебе нужны были гарантии? Так вот — гарантии, — и последнее слово она произнесла с таким апломбом, что все поняли: да, гарантии.

Неожиданно она забеременела. Естественно, что от мужа, ведь от жарких поцелуев не беременеют. Ощущения были, что и говорить, острые. В беременности было что-то такое, чего на пике не было, однако вкупе с вышеупомянутым прекрасным чувства Геры обострились в десятки раз. И пришла пора рожать, и даже отошли первые воды… Вот тут-то и началось самое интересное.

Волна околоплодных вод достигала двадцатиметровой высоты. Стихия бушевала не менее трех с половиной часов, в результате чего образовался водный массив, по площади равный Азову. Ребенка не было.

Отошли и вторые воды, на сей раз совершенно спокойно, без волн, но сила потока была тоже велика, и за три недели море околоплодных вод затопило собой территорию, равную странам Бенилюкса. Плод все еще не появился.

Третья вода была замечена с полуострова Калифорния спустя сутки. МЧС России мобилизовало в район стихийных бедствий весь свой контингент, однако всем заранее было ясно, что спасать будет некого. Одним Черным морем стало больше, и двумя сотнями тысяч человек, судя по последней переписи в данном регионе, меньше. А ребенка, естественно (и это было понятно с самого начала), не было. То ли Гера была беременна водой, то ли ребенка вынесло этими же водами, но, когда девочка очнулась на берегу незнакомого ей моря, по пояс в теплой мутной воде, без трусиков, ребенка рядом она не обнаружила.

Ландшафт вокруг был обычным русским нечерноземным морским ландшафтом, сплошь и рядом встречающимся на Урале, в Сибири и других провинциях. Кое-где над поверхностью воды возвышались плоские крыши высотных домов, телебашня на два метра высунулась из волн, виднелись купола церквей с покосившимися крестами.

— Вот ведь выперло девку! — услышала Гера женский голос, полный священного ужаса.

Только сейчас девочка обнаружила, что в пейзаж за ее спиной неизвестный художник мастерски вписал человек этак тысячу или две народу двух полов. Люди шумно дышали, не в силах больше сдерживать воздух в легких, и смотрели на девочку с непонятным выражением на лицах. Поза у девочки была и впрямь престранная — ноги раздвинуты, юбка задрана: это она так ребенка рожала (посещать женскую консультацию ей было некогда — слишком далеко было спускаться с пика прекрасного чувства). Дурацкая поза и неприличная, этого девочка, воспитанная в атмосфере эстетически благополучной, перенести не могла.