Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)

Легкая тень набежала на переулок. Погасли солнечные отражение в окнах, стал гуще сумрак в сводах каменных подворотен. Дунул горячий ветер, потащил к набережной волчок серой пыли.

Дольник поднял голову.

Медленно, словно сонная черепаха, выползало из-за крыш облако, увитое грозовыми расплывами. Видимо, будет дождь. Хорошо бы. Чуть-чуть ослабит жару, прибьет пыль, которая уже скрипит на зубах.

Он набрал номер кодового замка. Щелкнул стопор, зажегся за чугунной вязью ворот огонек телекамеры. Дом был новый, только что капитально отремонтированный, с перекрытым двором, куда не мог попасть никто посторонний. Вон его квартира: четыре окна сюда, три – на улицу. Сейчас он первым делом примет чего-нибудь прохладительного, эта минералка в кафе, бог знает, отдает чем-то таким, до сих пор во рту неприятный солевой привкус. Потом – душ, потом – опять чего-нибудь прохладительного. Затем он, быть может, не торопясь, полистает проспекты, а когда кончится дождь, часа в три – в четыре поедет на фирму. Как раз будет время, чтобы спокойно, без суеты поработать. Бог с ним, с предназначением. Сейчас в самом деле важнее выпить чего-нибудь охлажденного.

У квартиры на втором этаже он на секундочку задержался. Втянул носом воздух, сморщился и почти вплотную припал лицом к узкой дверной филенке. Ну, конечно, опять газом попахивает! Старый сморчок, сколько можно ругаться на эту тему! Ведь есть же электрическая плита. Какого хрена нужно крутить газовый вентиль?

Ну, я ему сейчас устрою, злобно подумал Дольник. Сейчас он узнает, как человек становится обезьяной. С ним я объясняться больше не буду, а вот позвоню в аварийную службу, «газовикам», в милицию, в «скорую помощь». Пусть объясняется с ними, гамадрил старый…

Он уже доставал свой ключ, предвкушая, как будет наслаждаться этой картиной, и в это время лестничная площадка под ним, вздрогнув, раскололась по середине, края ее вспучились, словно раздираемые изнутри, и вдруг подбросили вверх столб пыли и грохота…

Тиша оказался на месте взрыва минут через десять. Он увидел просевшую часть дома, мусорно-кирпичные оползни, пересекающие тротуар. Развалины достигали третьего этажа и, точно корни зубов, торчали из них балки и покореженная арматура.

Сгрудились, загородив набережную, машины милиции, спасателей, несколько белых медицинских фургончиков.

О выживших можно было не спрашивать.

Значит, теперь – Дольник, подумал он. Третий, нет, уже четвертый случай на этой неделе. А сколько еще таких, о которых ничего не известно: инфаркты, дорожно-транспортные происшествия, «деловые разборки», отравления некачественными продуктами. Да просто – споткнулся на ровном месте, упал, ударился головой. Непредвиденная случайность, и все. Никто не видит косы, срезающей бесшумными взмахами одного за другим. Званых, которые не стали избранными.

Скоро не останется никого.

Крайний срок, час икс, момент истины.

Ничего здесь не сделаешь.

Никто не поверит.

Дольник ведь не поверил.

Никого, никого из них не останется.

Тиша вздохнул, почувствовав в горле сухую пыль, отвернулся, дошел по набережной до ближайшего перекрестка. Там он еще раз вздохнул, задумчиво посмотрел на зеленый глаз светофора. И вдруг, как во сне, где опасности избежать нельзя, шагнул на проезжую часть – прямо под колеса стремительно поворачивающего «джипа».

Крысы неслись через двор, повизгивая от возбуждения. Ближняя, с жесткими, как зубная щетка, усами сходу перемахнула низенькую ограду газона, зацепилась, по-видимому, о выгнутую трубу, шлепнулась брюхом в траву и обиженно заверещала. Две другие – цап-цап-цап коготками – промчались по шерстистому телу.

Двигались они на задних лапках, но удивительно быстро. В глазах – сладкий блеск, на влажных ощеренных зубках – нитки слюны.

– Туда!… – придерживая дверь парадной, сказал я обомлевшей Эльвире. – Налево под лестницу, потом – дуй отсюда!..

– А ты как же?

– Давай-давай!..

Она лишь пискнула что-то в ответ. Хлопнула задняя дверь, и от потока воздуха качнулась лампочка, свисающая на перекрученных жилах. Уродливая горбатая тень вздела руки по направлению к улице. У тени была вытянутая звериная морда, груши ноздрей, а позади головы – шипастый гребень, защищающий шею. Уже не руки, а лапы скребли тусклый воздух. Я не сразу догадался, что тень эта – от меня. Вот, значит, как я сейчас выгляжу. Хотя понять было можно. Похрустывая, распрямлялись в спине могучие позвонки, мышцы в предвкушении боя мелко подергивали конечности, свет в парадной приобрел тревожно красноватый оттенок. Главное же, как набат, ударили запахи: кислый кошачий, раздражающий тем, что забивал остальные, человеческий душный, десятилетиями отстаивавшийся в лестничной клетке, запах подгорающей где-то наверху изоляции, запах пролитого мазута, запах ржавчины, выстарившийся мертвый запах краски от стен.

Ноздри мои затрепетали. Я был в отчаянии. Только-только договорились с Эльвирой, что она у меня сегодня останется. Целых три месяца спорили из-за этого. То есть, спорил и горячился, разумеется, я; Эля пожимала плечами и отвечала с оскорбительным недоумением: Зачем мне это нужно?.. Наконец, сегодня после кафе сказала: Поздно что-то, не хочется тащиться через весь город, – и уверенно, будто не в первый раз, взяла меня под руку.

И вот – крысы.

Я даже страха почти не испытывал. Хотя крысы, по-моему, гораздо опасней гиен, – тех, что бродят по лестничным клеткам и принюхиваются к квартирам. Гиенам что нужно? Деньги, ценности. Человека они не тронут. Если, разумеется, сам человек не начнет им препятствовать. Это такая договоренность: берем свое и уходим. А с крысами, особенно уличными, договориться нельзя. Крысы разорвут жертву просто для удовольствия.

И все-таки страха у меня почти не было. А если и был, то совсем иной страх – перед самим собой. Не случайно скребла лапами воздух горбатая звериная тень, и не случайно сумасшедшие запахи раздирали мне ноздри. Я распрямлялся, преодолевая человеческую сутулость. И одновременно – человеческую слабость, нерешительность, робость перед манящим дыханием смерти. Собственно, ничего человеческого во мне, вероятно, уже не было. Звенела синеватая кровь в жилах, гулко, страшно и радостно бухало под ребрами сердце, легкий зуд обжигал кончики пальцев, где ногти сворачивались, образуя клювы когтей.

Я, наверное, тоже повизгивал от возбуждения. И когда первая крыса, рванув дверь и влетев в сумрак парадной, прыгнула, – оскаленная, еще толком не разглядев, кто именно перед ней стоит, – я без особого усилия отклонился, чиркнув кинжальчиком когтя по горлу, и она, вмиг захлебнувшись, врезалась мордой в перила. Загудело железо, и, судя по звуку, встрепенулась змеей пластмассовая окантовка. Вторая же крыса, почувствовавшая, вероятно, что-то не то, успела схватиться за дверь и немного затормозить на пороге, однако инерцией ее все-таки вынесло ко мне в опасную близость. Лапа, твердая, как чугун, ударила по позвоночнику. Сухо щелкнуло, и короткошерстое тело обмякло. А вот третью, последнюю крысу я пока не видел и даже не чуял по запаху, но дрожащий, писклявый, мальчишеский голос неожиданно произнес из тени, отбрасываемой створкой: