Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)

В эту секунду я впервые его увидел: комковатая, будто слепленная из грязи фигура, по-медвежьи раскинув лапы, точно желая обнять, неуклюже переваливаясь, затопала ко мне через грядки. Двигалась она с какой-то несообразностью механизма: приседая на каждом шаге, покачиваясь под собственной тяжестью, вероятно, координация у нее была неважная, но упорство, с которым она приближалась, выглядело фатальным. Так, наверное, приближается смерть к стареющему человеку. Впрочем, все это я сообразил уже значительно позже. А тогда, едва не выломав из ограды заклинившуюся калитку, перепрыгнул через канаву, резко хлестнувшую прутьями, обо что-то запнулся, выпрямился, удержал равновесие, и, работая локтями, как спортсмен, устремился туда, где за ближней околицей начинались картофельные огороды.

Уже минут через пять я понял свою ошибку. Мне, конечно, следовало сворачивать не к огородам, а к центру поселка – рискнуть, проскочить под носом своего преследователя. В центре – железнодорожная станция, отделение милиции, участковый, вообще, население, там можно было рассчитывать на помощь. А теперь он отжал меня в безлюдье, гулкое от ночного тумана. Особого выбора у меня не было. Впереди начинался подъем, вздымающий к горизонту поля с капустой. Я боялся, что просто сдохну, в конце концов, на этом подъеме. Слева же клубилась рыхлая, казалось, спасительная чернота близкого леса. Не знаю, что меня на это подвигло, но я резко свернул, и вломился в мокрый кустарник, опоясывающий опушку.

Я, наверное, никогда не забуду тот сумасшедший бег по гривастым колдобинам. Я буквально сразу же осознал свой второй почти катастрофический промах. Это днем пробежаться по сосновому лесу – одно удовольствие: светит солнце, похрустывает под ногами сухой ягель, бодряще пахнет смолой, можно на ходу сорвать с кочки крупную замшевую черничину. Главное же, что все возникающие препятствия видишь заранее. Даже не видишь, а как бы автоматически воспринимаешь сознанием. Ноги работают сами собой, не мешая думать. Ночью же – вдруг с размаху попадаешь ступней в чью-то нору, ветви и острые сучья внезапно выскакивают из темноты, грозят воткнуться в глаза, разодрать мякоть кожи, приходится выставлять вперед локти, чтобы предохраниться, не опасные днем корни петлями хватают лодыжку, то и дело, споткнувшись, пропахиваешь носом дерн, уже в первые минуты я до крови разодрал себе щеки, а потом исцарапался, запутавшись в густом колком ельнике. Я скрипел зубами и проклинал все на свете: Рабикова, подошедшего ко мне вечером в Лобне, папку с надписью «ПЖВЛ», ненужные и горькие истины, президента, буддийских монахов, Гришу Рагозина, всю нелепую и трагическую историю нашей страны, – вот, чем завершался теперь разговор, начатый когда-то в московском дворике. Я не понимал, почему я не могу оторваться от того, с фигурой из грязи. Никогда прежде мне еще не приходилось жаловался на свое здоровье. Пусть пятьдесят три года, пусть Герчик называл меня стариком, но и сердце, и легкие работали у меня отлично. И хотя подошвы сандалий скользили по прелым кочкам, а незащищенные пальцы ног иногда чувствительно расшибались, я по мере продвижения как-то приспособился к этому, видимо, перестал замечать и развил довольно приличную скорость.

Тем не менее, мне никак не удавалось его сбросить. Это было, как в мельком виденных мной западных фильмах ужасов. Он бежал, вроде бы, и не слишком быстро: равномерно и, кажется, не прикладывая к этому особых усилий. Как машина, которая включена на определенные обороты. Чисто внутренне мне казалось, что я должен опережать его с каждым шагом. Но когда я на секунду задерживался, припав к дереву и прислушиваясь, я с фатальной неизбежностью различал позади тяжелое внушительное хрум!.. хрум!.. хрум!.. – и оно не отдалялось не смотря ни на какие мои старания.

Дважды он меня даже чуть было не сграбастал. В первый раз, когда я, проехав подошвой по обомшелой коряге, звезданулся о загудевший, как мне почудилось, ствол дерева. Было обморочное потрясение, мрак в голове. Правда, даже в беспамятстве я, видимо, сумел откатиться в сторону. Темнота не позволяла мне видеть и вообще сильно мешала, но, по-моему, в то место, где я только что находился, вонзились острые пальцы и заскребли по песчанику. Звериное горловое похрапывание резко усилилось, раздалось чавканье, которое мне уже доводилось слышать, и вдруг – сорвалось всхлипом обманутого ожидания. Гнилостный запах земли снова ударил в ноздри. Я в этот момент уже продирался между вывороченными корневищами. А второй раз он настиг меня на берегу внезапно разверзшейся топкой речушки, пышные купы папоротников совершенно скрывали ее – я просто неожиданно провалился, увязнув чуть ли не по колено. Липкая холодная жижа обхватила икры. По инерции я упал – лицом в вонючую торфяную воду. И буквально сразу же метрах в трех от меня опять грузно зачавкало. Вероятно, только отчаяние придало мне новые силы. Вцепившись в корягу, я чудом каким-то вытянул себя к другому берегу и на четвереньках, как поросенок, побежал вверх по склону. Кстати, это был единственный случай, когда мне удалось несколько увеличить дистанцию. Тот, с фигурой из грязи, ухнул в топь всей своей мертвой тяжестью и со сверхъестественной яростью завозился, разбрызгивая фонтанчики перегноя. Краем сознания я учел это внезапно вскрывшееся обстоятельство и, через какое-то время почувствовав, что почва вновь начинает снижаться, уже совершенно осмысленно устремился к руслу невидимого ручья и довольно долго шлепал в воде, следуя ее прихотливым изгибам.

Именно у ручья я заметил, что понемногу светает. Часы у меня были самые обычные, без светящегося циферблата. Разобрать на них что-либо в темноте не представлялось возможным. Я не знал, сколько времени мы, как безумные, несемся по этому лесу. Я лишь увидел листву, проступающую в сыром сумраке, утреннюю белесую хмарь, затекающую между деревьями, вдруг – свои руки, дико перепачканные и кровоточащие. Жутковатого хрум!.. хрум!.. хрум!.. пока слышно не было. Я, как гусеница, выполз на поляну, пружинящую черничником, и в изнеможении сел, прислонившись к стволу сосны.

Я прекрасно помню эти несколько секунд передышки. Воздух был холоден, свеж и, как родниковая вода, ломил горло. По лицу стекал крупный пот, ноги у меня были неживые от слабости, сердце бешено колотилось, игольчатая боль пронзала легкие, – точно их при каждом вдохе касались сотни булавок. Я, наверное, напрасно сел, я чувствовал, что мне уже не подняться. Правда, этого хрум!.. хрум!.. хрум!.. действительно не было слышно. Всякую ориентацию я потерял и не представлял, где сейчас нахожусь. И вот в тот момент, когда я прикидывал, что делать дальше: вероятно, брести, пока не выбреду к какому-нибудь населенному пункту, не в Сибири все же, родная Московская область, – смрадный запах могилы, как водопад, опять обрушился на меня, а из-за ствола, будто пытаясь обнять, протянулись ужасно скрюченные осклизло-зеленоватые пальцы.