Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)

И тем не менее долго Севастополю не продержаться. Сенсация, чем бы она ни была, не живет больше недели. Слишком много всего в набитом информацией мире, слишком много трагических катастроф, войн, бедствий, волнений. События в Севастополе – щепка на стремнине водоворота. Да и обстановка в Европе не способствует успеху сепаратистских движений. Конечно, Украину нельзя назвать истинно великой державой, но большой потребительский рынок ее уже привлекает внимание. Перспективы здесь обнадеживают; прибыли нарастают и весьма ощутимо. Европа не будет ссориться с ней из-за какого-то Севастополя. К тому же, горение духа – вещь исключительно ненадежная. Подавляющее большинство людей не способно на длительное усилие. Жертвенность хороша один раз, но не каждый день. Время гасит в себе и не такие протуберанцы.

Собственно это и происходит в Крыму уже на второй неделе противостояния. Первоначальный порыв, несмотря на ураганную силу, иссяк. Быт, разрушенный референдумом, перестал быть надежно тикающим механизмом и теперь в свою очередь проедает иллюзию близкой победы. Уже чувствуется апатия даже в ближайших сторонниках, уже тянутся разговоры, что, может быть, лучше заключить с Киевом какое-нибудь почетное соглашение; например, добиться для Севастополя федерального статуса; и уже нет надежд на символическую хотя бы поддержку России. Видно, как редеет толпа на утренней процедуре перед зданием горисполкома, как слетают со стен листовки и пламенные воззвания, как отводят и опускают глаза те, с кем «сестры» пытаются заговаривать о великой цели. Что ждет их в ближайшие дни? Чем поддержать людей, теряющих веру? Ситуация, вероятно, выдыхается окончательно. Снова, будто почуяв, появляется на горизонте киевский представитель. Он теперь занимает этаж в здании, предоставленном ему одним из коммерческих банков, и чиновничий взгляд его, как магнит, притягивает некоторых депутатов. Он еще не рискует сместить Комитет спасения и арестовать Жанну. Но и ей, и другим понятно, что эти действия не за горами.

Они как будто поменялись ролями. Драма тихого небытия теперь охватывает здание горисполкома. Прекратились заседания Комитета, которые раньше занимали день и часть ночи, исчезают из коридоров те, кто еще недавно ловил взгляд Девы, затихают бетонные лестницы и холлы с цветами, не звонят телефоны, растаяли сумасшедшие очереди просителей. Жанна словно бы уже никому не нужна. Как сомнамбула, сопровождаемая меланхолическим дядей Пашей, бродит она с этажа на этаж по быстро пустеющим кабинетам, вдыхает мертвенный воздух, видит незапертые столы и брошенные бумаги, уклоняется от вопросительных и беспомощных глаз Зайчика, выслушивает утешения Гоши насчет того, что ерунда, все наладится. Она отчетливо понимает, что ничего уже не наладится. В жаркой солнечной тишине здания больше нет жизни. Она проиграла; предназначение оказалось губительным миражом. Время ее истекло. Рассчитывать больше не на что.

И все же судьба есть судьба, и возникает она, как правило, вопреки здравому смыслу. Энергия жизни сильнее временных неудач. Киев подводят амбиции, свойственные вообще бывшей провинции. У него, что сомнению не подлежит, есть свои информаторы в окружении Жанны, свои люди, свои агенты, свои добровольные осведомители. Никакая божественная благодать на чиновников, конечно, не действует, и когда во второй половине мая поступают на Крещатик известия о разброде в стане противника, Киевское правительство не колеблется ни единой секунды. Слишком много было сделано раздражающих самолюбие заявлений и слишком долго реяло над Севастополем трехцветное мятежное знамя. Момент, по его мнению, наступил. Болезненная заноза должна быть выдернута, пусть даже с мясом. Очаг пожара – потушен и присыпан землей. В тот же день уходит в Севастополь приказ об аресте Жанны и о доставке ее в следственную тюрьму города Киева; исполнение приказа возлагается на командира спецназа, министр МВД Украины связывается с ним лично, и командный тон разговора не оставляет возможностей для сомнений. Сделать и немедленно доложить! Никакие иные соображения во внимание не принимаются. Министр уверен в успехе и даже подготовил для прессы релиз о политическом экстремизме.

Правда, взгляд с державных высот не очень-то соответствует ситуации. С днепровских холмов, за две тысячи верст отсюда, плохо различимы детали. Ткань крымской жизни представляется пассивной и однородной, а между тем она полна нервных сплетений, остро реагирующих на боль. В Киеве этого совершенно не понимают. Зато хорошо понимает и чувствует командир специального подразделения. С раздражительной неохотой берется он за исполнение полученного приказа, потому что в отличие от начальства догадывается о трудностях, которые ему предстоят. До сих пор он в известной мере мог быть доволен собой: он сумел удержать людей и не допустил опрометчивых действий, он нашел заброшенные казармы на окраине города, привел их в порядок и разместил там бойцов, он наладил снабжение, что в условиях застав и постов было не просто, он почти две недели не выпускал личный состав из казарм, а уж если говорить о блокаде, то в блокаде в течение всей голодовки находился именно он; спецназ сохранен им как боевое подразделение и по-прежнему в состоянии выполнить любую задачу. И все же приказ из Киева приводит его в смятение. Ситуация не созрела, поспешность может иметь катастрофические последствия. А отвечать за провал операции будет именно командир. Все, что он может в данных условиях предпринять, это подготовиться так, чтобы акция прошла без сучка и задоринки. Упасть с неба, как ястреб, и тут же взлететь, уволакивая добычу. Собственно, для него – это единственное решение.

И вот в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое мая, точнее уже не в ночь, а где-то около четырех утра, два армейских «газика» с предусмотрительно выключенной подсветкой, чуть урча, выкатываются на улицу соседствующую с горисполкомом. Серые тени просачиваются к нему по ближайшему переулку, с черного хода совершенно бесшумно проникают в хозяйственный коридорчик, который почему-то не охраняется, и по узкой пожарной лестнице взлетают наверх, где расположены комнаты Жанны. Пока все идет точно так, как планировалось, и только одно в первые же минуты настораживает командира: в здании, как ему доложили, действительно нет охраны. Нет ни милиции, пока еще подчиненной Комитету спасения, ни «сестер», ни добровольцев из местного спортивного клуба. Это почему-то рождает у него предчувствие неудачи. И тревога командира усиливается еще больше, когда, профессионально вскрыв дверь в комнату Жанны: впрыснув смазку в замок и сдвинув отмычками щеколду, они находят девушку не в постели, как можно было рассчитывать, а напротив – одетой, спокойной и чуть ли не ждущей их появления. У командира, как он признается позже, сжимает сердце. Однако предчувствие – это предчувствие, а операцию следует завершить. Профессионал обязан быть выше любых предчувствий. Командир это знает и усилием воли гонит из тела собачью дрожь. Суровым голосом объявляет он Жанне, что она задержана по обвинению в организации политических беспорядков, соответствующее постановление вам скоро будет предъявлено, а пока – следуйте вместе нами, прошу без эксцессов, могущих повлечь за собой, у меня есть право в случае сопротивления применить оружие… Жанна подчиняется визитерам, не говоря ни слова. Она ни о чем не спрашивает, что подозрительно само по себе. Но отказаться от первоначального плана командир уже не решается. Также бесшумно спускаются они обратно, к черному ходу. Он идет впереди, а за ним двое бойцов ведут Жанну. Пока все спокойно, в обморочных коридорах царит смертная тишина. Командир, вероятно, чувствует себя уверенее. И лишь на улице, когда с боковой части здания вспыхивает ослепительный свет и доносится гул голосов, будто от надвигающегося урагана, он чуть вздрагивает и понимает, что угодил в заранее подготовленную ловушку.