Виталий Амутных - ...ское царство

— Кар-р-р-раул, — раскатывается в своей золоченой клетке белый с розовым хохолком какаду.

Марина принимает другую, тоже очень красивую позу и, жеманно извиваясь, подползает к Фляксу поближе.

— Быть может, тебе помочь? — сладострастно щурится она.

— Нет, девочка моя хорошая, если ты мне начнешь помогать, — я отсюда никогда не уйду. Деньги я, вон, положил. Хотя, зачем тебе деньги, да? — задорно улыбается немолодой желтолицый Флякс.

— Вы, Эмилий, меня неправильно поняли , — вдруг грустнеет красотка; она садится на краю кровати, оглаживает грудь, затем берет с туалетного столика пачку банкнот, пересчитывает их. — Тысяча?.. Нет, Эмилий, деньги мне, конечно тоже нужны… Но, честное слово, вы мне нужны гораздо больше.

— Неужели? — смеется тот, уже почти справившись со штанами.

— Знаете, приходит время как-то по серьезному взглянуть на стремительно проносящуюся жизнь, — задумчиво любуется своими словами Марина, смахивающими на цитату из бульварного романа. — Мне уже скоро двадцать семь…

— Девочка милая, у меня семья. Жена больна диабетом. Четверо детей.

— Да я же не об этом… Не обязательны формальности, все эти бумажки… Но хочется постоянства. Кстати, как себя чувствует Максим.

Эмилий неизбывно весел:

— Он уехал.

— Да?! Далеко?

— Далеко. Парагвай? Уругвай? Куда-то туда, в Латинскую Америку. И надолго.

— А Роза здесь?

— А Роза здесь. Пока.

— Что ж, не даром говорят: мужику поверить — себя-то раз обмануть. Эмилий! — она бросается ему на колени, и тот едва не падает с пуфа. — Пожалуйста, не оставляй меня надолго. Правда, я так хотела бы, чтобы ты всегда был со мной.

— Что ты! Я старый больной мужчина.

— Ну и что! А мне молодые и не нравятся. Мне нравятся как раз такие мужчины, солидные, — она играя гладит его по плешивой голове, — с таким вот животиком, — она щекочет его круглое пузо, — умные… Мне ты нравишься, честное пионерское.

— Кар-р-р-раул, — надрывается попугай.

— Слушай, Мариша, твоя птица знает еще какие-нибудь слова? — раздраженно прищелкивает языком Эмилий . — Он меня извел за сегодня.

— Моя птица знает очень много слов, — проникновенно глядя ему в глаза, говорит златовласая Марина, загадочно интонируя голосом. — Он даже знает такое редкое слово, как «верность».

Она поднимается с колен Эмилия Флякса и принимается дефилировать вдоль потешных стеклянных, деревянных, фарфоровых и шелковых сокровищ своего розового гнездышка.

— Но, если мой попка так уж нервирует тебя, я накрою клетку, — развернувшись к своему другу спиной, краса ненаглядная нагибается, чтобы поднять с малинового ковра в огромных белых бабочках брошенный пеньюар, весь в жемчужных кружевах, — я накрою клетку и он уснет.

А Эмилий тем часом широко раскрытыми выпуклыми глазами своими с желтыми склерами жадно рассматривает все то, к чему так усердно пытается приковать его внимание наивная искусительница. Как-то особенно пристально он рассматривает ее стройные загорелые ноги, полную и при том весьма высокую грудь… И Марина, не встречаясь с ним глазами, но отчетливо ощущая его взгляд, всячески ловчится повыгоднее представить эти свои привлекательные детали.

— Ладно, не мучай птичку, — смягчается сердцем Эмилий . — Но какая же ты красивая, Маня! Иди лучше, приляг вот здесь, я еще раз на тебя посмотрю.

Прелестница тут же бросает пеньюар, струей воды скользнувший к ее ногам, и с готовностью исполняет просьбу. Она растягивается на шелковой глади ложа, забрасывает точеные руки за голову.

— Так?

— Хорошо. Очень хорошо, — чуть задыхаясь произносит Эмилий, и тянется к своему пиджаку, криво повисшему на спинке позолоченного стула. — А теперь еще как-нибудь…

Марина перекатывается на живот.

— Так?

Становится на четвереньки.

— Или так?

Садится по-турецки.

— Прекрасно. Волшебно, — жарко выдыхает Эмилий, и голос его дрожит. — А теперь повернись ко мне спинкой…

— Все, что ты скажешь, — она ложится на бок и, прогнув поясницу, выставляет Эмилию сочные идеально гладкие шары ягодиц.

А Эмилий достает из внутреннего кармана пиджака небольшой блестящий пистолет и приблизив дуло его почти вплотную стреляет ей в затылок. В клетке крякает и тут же замолкает попугай.

Как от сильного удара дергается ее голова, разлетаясь фейерверком красных брызг, обильно окропляя кровью розовый атлас подушек.

— И зачем ты в это ввязывалась, деточка моя … — бормочет Эмилий Флякс, хватая со стула свою сорочку. — Жила бы себе и горя не знала.

Но вдруг оглядывает распростертый на переливчатых складках розового шелка окровавленный труп, — рубашка выпадает из его тщедушной руки.

— Но какая же ты все-таки красивая… красивая… — шепчет себе самому душегубец. — Какая красивая!..

Он пересаживается на кровать и проводит желтой ручкой по крутому перламутровому бедру.

— Божественная… Бо-ожественная!.. — качает головой.

Не долго думая Эмилий сбрасывает с себя штаны и возлегает рядом с убиенной красавицей.

Зал ожидания аэропорта. В широких уютных креслах в окружении дорогих чемоданов сидят Дэвид, Наташа и дочь ее Настя.

— Дэвид, дорогой, — стрекочет Наташа, она сидит посередине, — это невероятно, это фантастика, что так сложились звезды, — и судьба свела нас, — Наташа то в порыве экзальтации припадает к плечу слева от нее сидящего Дэвида, то машинально оглаживает сжавшуюся в комок дочь, находящуюся по правую руку от нее. — Я могу показаться тебе неумеренно романтичной, может быть, инфантильной, но я столько лет ждала тебя: настоящего мужчину, который вот так возьмет меня за руку, — она берет его руку в свои, — и поведет за собой…

Бездушный механический голос наполняет гигантский объем терминала:

— Внимание! Совершил посадку рейс 4653 из Берлина воздушной компании «Люфтганза». Просьба встречающим…

— Слышишь, из Берлина прилетел. Ой, когда уже наш? Когда регистрация?

Широко белозубо улыбаясь Дэвид кладет свою руку на плечо Наташе. Их лица сближаются. Они смотрят друг другу в глаза.

— Моя ко-ро-ле-ва, всего немного минут, — и мы поднимаемся небеса.

Настя косится на них, отворачивается и еще больше съеживается.

— Несколько дней мы будем Москва. Посольство, делопроизводство. Как это у вас говорят? Совдеп, да? Мы должны немного совдеп, и потом летаем домой.

— В Сидней? — от избытка чувств почти вскрикивает Наташа.

— Сначала Сидней. Но жить мы будем другой небольшой город.