Павел Виноградов - Странные существа (сборник)

Сбросив рюкзак и обнажив кинжал, Лун сделал шаг к саркофагу.

Цзин Кэ уже здесь, и теперь не прячет кинжал в карте. Ловушки не сработали. Мой дух вышел из тела. Ни в коем случае нельзя допустить его до саркофага! Ничего, я убил его раньше, убью и теперь. Эта его кровавая ухмылка…

Ноги Луна по колени погрузились в ртутный поток. Идти было трудно, гораздо труднее, чем по обычной воде. Чтобы поднять свой дух, он громко запел древнюю песню о своём предке:

Но песня как-то не ладилась: нарастало жжение в горле, заставлявшее всё время сплевывать, всё сильнее донимала тошнота. Вдруг навалилась жуткая усталость, руки дрожали, мутилось в голове. «Ртутные пары», – промелькнула мысль. Лун пожалел, что не надел респиратор.

– Император приветствует тебя, Цзин Кэ! – раздался голос, словно бы шедший из самой утробы земли. На поверхности ртутного озерца вдруг вырос большой пузырь. Он всё рос, видоизменялся, пока не превратился в словно покрытую серебром фигуру с длинным мечом. – Ты видишь, теперь мой меч обнажён!

– Я не Цзин Кэ, я Лун, его потомок, – прохрипел археолог, крепче сжимая кинжал и приближаясь к серебряному призраку. Помутнение сознания рождало странные эффекты: словно синие призрачные стальные столбы, отсвечивающие красноватым, сияли вокруг серебристой фигуры императора.

– Неважно, – произнёс Цинь Шихуан, и Лун вяло удивился, что тот говорит на современном пекинском диалекте, – сейчас я убью тебя, как убил твоего предка.

Лун был уже на расстоянии выпада от императора, и тот ткнул мечом. Казалось, лезвие прошло сквозь кевлар, толстую кожу и плоть, но Лун не ощутил ничего. Император пронзил его ещё раз – с тем же успехом. Приободрившись, Лун, извернулся и ударил противника кинжалом в бок. Но клинок прошёл сквозь призрачное тело вместе с рукой. Лун понял, что сражается с духом.

– Нет, так не пойдёт! – вскричал он, перебарывая слабость. – Сейчас я доберусь до твоих мощей!

Фигура императора стала уменьшаться, и вскоре на поверхности ртути остался лишь большой пузырь, тут же пропавший. Лун, еле передвигая отказывающие ноги, приблизился к саркофагу и левой рукой взялся за запирающий его драгоценный императорский меч. Но тут всё завертелось у него перед глазами, он покачнулся, рухнул в ртуть, мёртвой хваткой сжимая кинжал, и затих.

Словно далёкое эхо прошелестело под сводами гробницы:

Итак, теперь мы вместе. Я на своём троне в недрах саркофага, а он – перед ним, уже покрытый блестящей ртутью, недвижимый, но живой, и на губах его та же проклятая усмешка, что и у его предка. Искру жизни и нетленность тела, как и мне, ему сохранила священная киноварь. Мой дух по-прежнему может покидать этот курган, но когда Небо призовёт меня выйти из него во плоти, этот Цзин будет ждать меня у входа. Ни мне, ни ему и никому, кроме Великого Неба, не дано знать, что произойдёт тогда.

Шурф тайно засыпали в кратчайшие сроки, профессор Цзин Лун был объявлен без вести пропавшим. Вскоре куда-то исчезли и все члены его семьи. Чжун-го ожидали потрясения и смуты, но из них оно, как всегда, выйдет прежним. Доклад о том, что произошло на самом деле – насколько это можно было узнать – президенту России по имени Евгений доставила разведка. Он прочитал его, долго сидел, витая мыслями где-то далеко, потом спрятал единственный экземпляр документа в самый секретный из своих сейфов, позвонил секретарю и попросил принести банку крепкого питерского пива.

Тёмной осенней ночью он стоял, перегнувшись через перила моста, и глядел на воду. От редких фонарей она искрилась золотистыми рябинками, но под ними скрывалась глянцевая чернота.

Как всегда, я возник рядом, когда его судьба была окончательно решена. Мой светлый брат – его хранитель, конечно, был в отчаянии, но сделать уже ничего не мог: моё присутствие означало, что ходатайство его не возымело действия.

Мне всегда было жалко души самоубийц – ослеплённые победившей нечистью, разрываемые смертным страхом и куражом страсти, они производят впечатление безумцев. Да таковыми и являются. Впрочем, если хранящая Десница отведена от такой души, значит, она добровольно согласилась с врагами, то есть, практически умерла. Моя забота: дать свободу её злой воле.

Для меня душа похожа на большое сияющее яйцо, внутри которого человек. Но суща она и внутри человека. Представить это трудновато, а объяснить сложно. Я ведь тоже не имею определённого места в пространстве – возникаю тут и там мгновенно, как только появляется надобность. Вернее, как только меня посылают. Ибо я всего лишь вестник. И весть моя тяжела.

Конечно, это «яйцо» было гнилым. Твари облепили его со всех сторон. Они тоже мои братья, но я не хочу иметь с ними ничего общего. Главных здесь было трое. Как обычно, они приняли образы этого мира, чтобы ещё больше напугать бедную душу, которая тоже могла видеть их. Первым был огромный чёрный скорпион – неудовлетворённое вожделение, которое душа приняла за любовь. Теперь он жестоко язвил её ядовитым хвостом, и с каждым проникновением свет души тускнел. На самом «яйце» сидела пупырчатая жаба – скупость от нищеты. Она выстреливала длинным языком, выхватывая кусочки света, который бесследно исчезал в её утробе. Облезлый злой павлин – тщеславие, яростно бил клювом.

Под этой тройной пыткой душа деформировалась и уже начала распадаться. А ведь были ещё и тысячи мелких – как черви, они кишели в тускнеющем свете, алчно насыщаясь им. Бесчисленные мерзкие поступки, о которых ум этого человека, наверное, уже и забыл. Но его душе они о себе забыть не давали. Акты онанизма, похожие на огромные чёрные сперматозоиды. Извивающиеся трупно-зелёные языки лжи. Гусеницеобразные пальцы мелких краж. Жёлтые струи трусости. Фекалии сквернословия.

И мне нужно было слиться с этой душой. Представьте, каково это… Но я был должен.

Его хранитель взглянул на меня. Это был страшный взгляд. Я грустно улыбнулся в ответ и вошёл в душу.

Мне нужно было снять с мозга блок, запрещающий покушаться на свою жизнь – чисто механический предохранитель, но пока он действует, невозможно ни самоубийство, ни убийство. Мозг – тёмная тяжёлая субстанция. Он обычно не видит тонкие планы, зато бешено сопротивляется любому покушению на свои функции. Но когда душа пленена злом, импульсы её воли вновь и вновь хлещут по мозгу, требуя подчинения. И если человек оставлен Богом, бразды правления беру я – никто больше не может подарить человеку смерть.