Павел Виноградов - Странные существа (сборник)

– Да не демон я, не демон, – проворчал он, словно опять почитал мои взбаламученные мысли. – Демоны из эфира сотворены, а я – из земли. Как и вы, дети Адама. Садись, чего стоишь. Долго мы здесь будем.

Я присел напротив него на другой валун и постарался собраться с мыслями. Получилось страшно. Вдруг вспомнил историю про этого монаха, которой полностью поверил только теперь. Будто, когда Силуан жил тут ещё один, вышли из тайги беглые зеки, да вознамерились по обители пошариться. Монаха, конечно, собирались пустить в расход – зачем им свидетель. Только произошло что-то такое, после чего двое бандитов умерли, а остальные четверо напрямик через лес бежали до железной дороги и сдались там милиции. На вопросы, что произошло, молчали, как будто у них рты зашиты. Двое сошли с ума.

– Вы меня убьёте? – обречённо спросил я.

Того аж перекосило.

– Ну что вы все такие… – он досадливо махнул рукой, словно отгонял муху. – Вот зачем мне тебя убивать? Что, если у меня рога на голове и хвост на заднице, я уж и убивец?.. Да не пожелай я, чтобы ты здесь появился, и никуда бы ты не полетел: или заболел бы, или вертолёт сломался, или ещё что.

– Так кто вы? – нашёл я в себе силы спросить.

Ветер стих, но небо стало темнее. На тайгу упало покрывало прозрачной тишины.

– Монах, давно уже… – медленно произнёс он. – Теперь вот настоятель обители сей… А раньше… Сам не знаю. Люди звали то богом, то дьяволом, то святым. Но я не тот, и не другой, и, наверное, не третий. Сильван я.

Всё-таки хорошо увлекаться мифологией… Сильван. Он же Фавн, он же Пан. Силуан, да…

– …Сатир, Святибор и много ещё имён, – я уже не удивлялся, что голова моя для него, как открытая книга. – И не одного меня ими звали. Нас ведь много было. Не столько, сколько вас, людей, но много. Да хватит дрожать! – вдруг рявкнул он.

Тут я и правда понял, что дрожу, да что там, прямо вибрирую, и виной этому не только холодный ветерок на вершине сопки.

– Надо бы привыкнуть, что боятся меня люди, но до сих пор ярюсь, – произнёс он уже спокойно. – Ты уж меня прости, что напугал, и не бойся. Людей не жизни не лишал лет уж семьдесят как.

– А те зеки? – вырвалось у меня.

– Что зеки?.. Попустил Бог показать им мою старую силу, двое замертво и свалились. А остальные утекли. Но я их пальцем не тронул. Да и не сделали бы они мне ничего – не в силах люди меня убить. Много раз уж пытались…

– А вы и правда священник? – вопросы возникали как будто против моего сознания, настойчиво требовавшего заткнуться и молчать в тряпочку, пока невероятное приключение не закончится. Однако, похоже, профессия уже укоренилась у меня где-то в подсознании.

Вопрос вновь разозлил настоятеля. Он пару секунд молчал, видимо, заглатывая слишком резкий ответ, потом сказал почти ласково:

– Вот благословлю тя промеж глаз, прекратишь глупости спрашивать. Да, крещёный я, в Христа-Бога верую. И рукоположен чин по чину.

У меня родился первый осмысленный вопрос, и это означало, что профессия одолела мои слабости. Я уже не ощущал страха. Вернее, он был, но словно потерял активность, лежал где-то в душе тяжестью и не мешал работать. Так бывало под огнём и в других обстоятельствах, когда надо пересилить себя и работать. Я ведь приехал сюда взять интервью, и сейчас его возьму! Но следовало уточнить один момент.

– Почему вы передо мной открылись? – спросил я в лоб.

На сей раз Сильван не разозлился.

– Дитя, – тихо сказал он, – я живу на свете столько лет, сколько ты дней не прожил. И я живой, у меня душа. Иногда хочется откровенно поговорить с кем-нибудь. Мои-то уже почти все ушли, только вы, люди, остались … Молился я о тебе, и дозволено мне было рассказать тебе всё.

– Выходит, что…

Сильван кивнул.

– Да, я сперва твои опусы в газетах читал, и книгу твою. Не медведи мы, хоть и в тайге живём, кое-что уразуметь можем. Так что с Пахомием не случайно ты встретился.

– А разве Пахомий?..

– Знает, – не дал он мне договорить, – и он, и настоятель Оптиной, и Патриарх. И кое-кто из архиереев. Человек шесть всего сейчас в мире. Раньше бывало и больше…

Похоже, моя сенсация пока не собиралась от меня избавляться. Но не может же он не понимать…

– А если… – начал я, но он опять прервал.

– И кто тебе поверит?

Я представил, как приношу главному совершенно правдивый репортаж о моём пребывании в Рысьеозёрском монастыре, и чуть не расхохотался нервно, въяве увидев лицо шефа. Сильван тоже слегка улыбнулся тонкими бледными губами.

– Ну, вот и то-то, – заключил он. – Выслушаешь, запомнишь. А когда-нибудь напишешь. Всё равно не поверят, но пусть знают.

Я демонстративно вытащил из кармана диктофон и включил запись. Сильван только усмехнулся.

Тайга совсем замерла, будто вместе со мной приготовилась внимать удивительной истории. Непонятно откуда в руке у старца появилась маленькая многоствольная флейта. Похоже, выскользнула из рукава подрясника. Монах поднёс её к губам и извлёк трепещущий протяжный звук. Тайга отозвалась невнятным шумом. Сильван сыграл ещё несколько тактов и отложил инструмент. Флейта Пана. Его флейта.

Весь мир словно бы ужался до маленькой площадки на вершине холма, где, под грубым деревянным крестом я слушал повесть старого-престарого существа, отрёкшегося от своей божественности Христа ради.

– Откуда мы, не знаю, – начал он тихо. – Всё, что помню – две тысячи ваших лет до и две тысячи после того, как Бог посетил землю. Но я и мои сородичи жили ещё раньше. Говорят, что ещё до Потопа, и что это мы соблазняли дочерей Адама, и от нас рождались волхвы и великаны. И потому, мол, Бог уничтожил тот мир водой. Я не помню. Может, и правда это, может, иные из нас спаслись на высоких горах, или даже утопли, но не до конца – мы смертны, но смерть приходит за нами неспешно. В одночасье мы понимаем, что не можем больше жить, перестаём двигаться, потом – дышать и каменеем.

Его лицо стало торжественным и каким-то архаичным, словно у древней статуи среди безжизненной пустыни.

– А если травма? – встрял я. Интервью, так интервью.

– Любая рана сразу заживает. Даже если голову отрубят, новая вырастет, не скоро, правда. Ну, если, может быть, покрошат на кусочки мелкие… Но постепенно почти все ушли, теперь разве что некоторые из моего народа-стада далеко в горах прозябают, – продолжил он. – Да и всегда на моей памяти было нас не больше нескольких сотен. Я думаю, сама земля породила нас на заре Творения, а Бог по безграничной милости Своей вдохнул в нас души живые. Как и в другие существа, стихиями порождённые. Много их таких было, про иных вы, люди, и не слышали. Теперь уж почти никого нет, ваше царство теперь земля.

– А грехопадение? Оно и для вас тоже? – заикнулся я.

– И мы пали, – подтвердил старец. – Говорят, наше свершилось и после ангельского, и после вашего, людского, тогда, когда мы соблазнили ваших женщин. Эта вина на нас, и потомства мы с тех пор не имеем. Но я, как сказал, ничего о том не помню. Лишь какие-то обрывки – лепота и радость неизмеримые, и страсть ужасающая. И после тоже особенно вспомнить нечего. Мы ведь, хоть наделены душой и умом, животные суть. Носились себе по лесам, вкушали плоды земные, от мяса тоже не отказывались, если попадалось. И единственное, чему мы предавались во всякое время и с великой охотой – неудержимый блуд. С нашими самками, со зверицами, да и с человеческими девами. Это главный наш грех был, и по сравнению с вашими, не самый ужасный – мы ради похоти никогда не убивали, не стяжали сокровищ земных. Дрались друг с другом только за самок, но не до смерти. А уж о войнах даже и помыслить не могли.