В. Шлифовальщик - ЛОЖКА ДЕГТЯ

- Невесть что творится, - говорил бог. – Самое интересное, что кто-то в этом всём пытается найти смысл.

- Смысл есть во всём, - спорил с ним картофельный салат, - даже в бессмыслице.

Валенковость уже давно наступила и припекала корнями сметану. А там, чуть ближе чем за холмом, росли пешки и сохлая ненадёжность. Немного ещё оставалось идти путешественникам. Граммов пять, а то и ближе, вольт сто. Единицы измерения произвольны, любой из них можно измерять любое. А любое само может стать единицей измерения. Зачем что-то измерять, если само понятие меры не существует? Точнее, оно жило брёвен сто или полморковки, а потом умерло. И его похоронили с почестями, выстрелив три с четвертью раза противозачаточными гардинами.

- Чуть-чуть ещё, орлы мои! – крикнул Вит. Он тоже давно умер, и памятник ему, вырубленный из Гусарова, стоял на берегу бронебойной реки. И курлыкали над ним небеса, и сел в тени Игнат, женатый на Игнате, и запел про далёко-близкие толстоглазые страны.

Осталось сделать последний рывок. Нормальники уже перекалились. Но это ещё полбеды. Беда началась, когда ширпачи вздрягнулись на карбе, а потом халала отпехтерела плинку. Вит хрякнул по тереплясине, и та вскалдабудилась всеми баглиаками.

- Хвалибруй! – взбулдыкнул Игнат, увстревая зебелую магликану.

- Епе! – якнул вздрюн, усластая каклоидность. – Епе, епе, переепе!

Перка. Макастура праста. Изобра вбебедилась, и Вит упредрил хеде-хеде:

- Доставай аккумуляторы! Быстрее, придурок!!

Павел, клякая, вбыкнул из рюкзака аккумуляторы и расчёты. Прибуя, некоторое время он баклунил над ними, а затем запридякнул их в самую середину. Все замерли, фиблюдая, как Изобра заиграла всему цветами радуги и заревела сотнями голосов.

- Сейчас всё будет, - орал Павел. – Господи, только бы в расчётах не ошибиться!

Процесс уже было не остановить. Сначала упипы по-прежнему дикласывали, но постепенно они начали рассасываться. За ними блебы растворились без следа. Хотя вкуснота ещё тилюмировала, но опасности уже не представляла.

Изобра заревела на басах и выбросила клубы испара. Когда тот рассеялся, путники увидели, как от творческой субстанции отступают нелепистые нелепы и нелепы, собранные из нелеп. Вот уже и стайка птичек пролетела мимо путешественников. Почти нормальные птички, копыта у них были маленькие-маленькие, почти незаметные. Сосны стряхивали с себя последние капли подобострастия и тайного порока. Совсем близко прошагал медведь. Пусть с крыльями, пусть рогатый, но он именно прошагал, а не проехал на троллейбусе и не провдрыгал на бабуяке.

Теперь уже все дружно по примеру Павла орали:

- Давай, Изобра! Давай, матушка!

Мир стремительно нормализовывался на небольшой площадке радиусом метров в тридцать. За границами нормальности бесился сумбур, пытаясь прорваться через невидимую границу. Но Изобра, напитанная причудливой смесью различных эргий, не пускала его к путешественникам, стоящим в центре площадки.

- Хрен тебе! – кричал сумбуру потерявший хладнокровие Гусаров и показывал неприличный жест. – Выкуси!

Связанный Фил смотрел, как сухие шишки под его ногами постепенно отказываются от парламентаризма и табакокурения. Слёзы катились по его щекам, падали на землю и просто впитывались в почву. Игнат, совершенно потерявший голову, подбрасывал вверх банку консервов и, вопя от радости, наблюдал, как она падает обратно к нему в руки. Павел старался сохранить беспристрастность учёного, но улыбка сияла на его лице. Наверное, он чувствовал себя богом, творящим космос из хаоса.

Вит, как и все остальные путешественники, впервые в жизни наблюдал нормализацию. Он тоже радовался как дитя, видя над головой обычное солнце, не треугольное, не розовое и не сделанное из сливок или предвзятости. И чистый лесной воздух не твердел. И сосны не собирались удрать, а спокойно стояли на своих местах. Более, того, они перестали разговаривать, а просто росли, как и положено при нормальной природе. Павел оказался прав. Если взять эргий в тысячу раз больше, то можно искоренить Нелогу.

Но можно пойти ещё дальше. Открытие Павла позволит менять законы мира по желанию людей. Убирать мешающие, добавлять нужные, корректировать имеющиеся. И онтроника с обонточкой будут не нужны, если сам мир можно переделать по вкусу большинства людей. Можно будет сделать его приветливым и добрым. Два мешка энергии – и все станут сытыми, три мешка матэргии – богатыми, пять мешков синергии – счастливыми. Это ведь очень здорово, сделать мир комфортным. Пусть каждый будет счастлив. Это ведь так просто сделать. Искоренить несчастную любовь, устранить возможность несчастных случаев, вычеркнуть из человеческой жизни зависть, ревность, ненависть.

С краю площадки скопился невероятно неприятный мусор. Какие-то спутанные мокрые шевелящиеся волосы, отвратительно пахнущие свежей рвотой, нечто похожее на окровавленные кишки, дрянь, напоминающая ободранных собак… Вит догадался, что это и есть антионтроника – отходы от изменения онтологических законов. Кто знает, быть может, умные головы найдут и им применение. Нелоголазу показалось, что это сам сумбур, сконденсированный и умерщвлённый, лежит на краю площадки. Мусорная нелепость сметена могучей Изоброй и собрана в зловонную кучу.

Когда Павел объявил, что площадка нормализовалась, все, кроме Фила, бросились к нему, подхватили его на руки и несколько раз подбросили. Философ был грузен, и его быстро опустили на землю.

- Силён, брат! – похвалил его Гусаров. – Я, честно признаться, не верил, что у тебя получится. Ай да башка!

- Он в «Межмирторге» самым умным аналитиком был, ничего удивительного, - улыбался Игнат. – Такие задачки раскусывал! Половина дилаперов ему жизнью обязана. И премиями.

Вит молча пожал руку Павлу. Все слова уже сказаны, добавить ему было нечего. Нелоголаз посмотрел на алогометр. Прибор показывал алогию в один балл. Норма. Мир в радиусе тридцати метров снова стал абсолютно нормальным.

Гусаров, заметив, что Вит смотрит на прибор, очнулся от эйфории. К нему снова вернулась деловитость и решительность.

- Ладно, порадовались и хватит, - сказал он сурово. – Пора за дело приниматься. Паша, где связь?

Павел достал из рюкзака аппарат межмировой связи и начал его настраивать.

- Ты хорошенько проверь состояние, - посоветовал вездесущий оперативник. – Через такой сумбур пробирались, мало ли что.

- Я что, маленький?! – возмутился философ и тут же остыл. – На вид вроде всё нормально. На батарейках апельсины не выросли, и корпус остался пластмассовым, а не пряничным.

Что-то бубня себе под нос, Павел начал возиться с аппаратом. Он щёлкал тумблерами, нажимал какие-то кнопки. Всё это он проделывал не спеша, и это вывело из себя Гусарова.