Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

Движимая этим бредом, я поехала в магазин «Твой дом», по–тратила там последние деньги на какую‑то дурацкую палатку, шампуры и спальник. С нулем на кредитной карточке и запасом наличности на пару подзарядок автомобиля я рванула по самому южному из Москвы шоссе (я понимала, что палатка – это довольно зябкое жилище, и поэтому мысли мои устремились к югу). Я мчалась по широкой Симферопольской трассе и прикидывала, где бы мне разбить свой аскетичный лагерь.

Вечерело, июньская жара спала и в воздухе разливалась прохладная истома. В открытое окно врывался ветер, в магнитоле орал старик Элис Купер. Настроение мое улучшалось.

Наверное, сын не зря намеревался сдать меня в психиатричку, потому что мысли мои из полного упадничества и самоуничижения довольно быстро вознеслись в какие‑то неадекватно заоблачные выси. Я уже видела себя живущей в землянке, в скиту, просто каким‑то Сергием Радонежским в юбке. Я предполагала, что буду врачевать и утешать наложением ладоней и силой скорби. Отпугивать волков силой взгляда и питаться запахом росы. В общем, довольно ярко бредила.

Отъехав километров 50 от Москвы, я свернула на второстепенную дорогу и сбросила скорость. Я кралась вдоль кудрявого клеверного луга, с интересом присматривалась к реденькой рощице и наконец затормозила у соснового леса. В бор «свиньей» врезалось широкое поле, щетинившееся низкорослой рожью. К опушке ныряла проселочная дорога. Она очерчивала поле по периметру, как будто удерживая его в рамках однажды обозначенных границ и не давая посевам наступать на территорию деревьев.

С некоторым страхом я скатилась вниз с асфальтовой дороги в пыльные, но хорошо утрамбованные колеи. Я поняла, почему мне всегда хотелось иметь большой джип типа «Гранд витара», «Раф 4» или «Пасфайндера». Очевидно, я всегда держала в подсознании такую возможность «бегства в пампасы». Джипа я так и не купила и поэтому сейчас довольно осторожно кралась на своем седанчике по коварной неокультуренной дороге. Отъехала метров 200 я остановилась. Вышла из машины и обнаружила под каждым деревом либо импровизированный туалет, либо столь же стихийную помойку, или черное костровище. По–жалуй, не подходящий антураж для обитания будущей Святой Софьи. Подавляя внутренний ужас и страх, покралась дальше.

В итоге я очутилась на довольно сносной полянке метрах в 700 от асфальтовой дороги и метрах в 50 от проселочной. Если смотреть со стороны трассы, то точка моей дислокации оказалась почти в левом верхнем углу прямоугольника ржи. По крайней мере, в сгущающихся сумерках она выглядела вполне пристойно, и из темноты на меня не наступали использованные пластиковые пакеты и шуршащие упаковки из‑под чипсов и сухариков. Я обошла поляну и обнаружила, что южная ее сторона переходит в небольшое болотце, из которого жалко торчат скрючившиеся малахольные березки. Я вообще заметила, что чем хуже и гаже земля – тем вероятнее, что оттуда будут торчать именно березки. Очень редко из вонючего болотца торчат сосенки или дубы. В этом смысле, конечно, симптоматично, что Россия традиционно считается березовым краем.

Как бы то ни было, я сочла поляну вполне годной для проживания будущей звезды духовно–эзотерического небосклона Софьи Булгаковой и начала разбивать свой бойскаутский лагерь.

Палатку я установила довольно ловко – все‑таки сказывалось детство, проведенное на турслетах. И даже уверенно сообразила костровище. Машинка моя смогла прокрасться к самой поляне, с трудом протискиваясь между тесно стоящими деревьями. Но все‑таки она была со мной.

Теперь можно было скомандовать себе «отставить суету» и спокойно предаться созерцательности. Я и скомандовала. Мозг, однако, отказывался выполнять команду и продолжал со скрипом ворочаться, как поврежденный после удара о слишком высокий бордюр картер, царапающийся о погнутую защиту.

Совсем стемнело. Рассмотреть что‑либо за пределами желтоватой ауры пылающих поленьев стало невозможно. Желанного покоя и умиротворения не наступало. Мне сделалось холодно и страшно. Я вскочила и в панике затоптала костер, опасаясь, что «на огонек» могут забрести лихие люди. В темноте залезла в палатку. Внутри нее звенели комары, пахло сыростью и поганками. Под резиновым днищем явственно чавкала мокрая земля.

Очевидно, болотце распространяло свое тлетворное влияние куда дальше, чем я предполагала. Я начала чесаться – и из‑за комаров, и на нервной почве. Мне стало реально страшно. Знакомые мне дыхательные техники не помогали расслабиться.

Лес сделался каким‑то чрезвычайно шумным. Все время похрустывали ломающиеся ветки, и мне мерещились шаги. Поднялся ветер, и казалось, что он нагибает кроны всех деревьев прямо к моей палатке. Они склонялись племенем людоедов над ее крышей и плотоядно шипели громким шепотом:

— Кыыышшшь! Ешшшь! Душшшшииыыы!

Какого черта я – тетка, которая ни дня в этой жизни не могла прожить одна, которая больше всего в жизни панически боялась одиночества, очковала остаться один на один даже с самой собой, вдруг решила, что может стать схимницей и жить одна в лесу?!! Где были мои извилины? Они что, совсем выпрямились в прямую кишку?

Опять что‑то хрустнуло и прошелестело. На брезентовый тент шлепнулась какая‑то фигня, и сердце мое чуть не выпрыгнуло горлом. Меня подбросило, я схватила все, что попалось под руки, и ломанулась в машину. Вскочила на водительское сиденье, заперлась на все замки и только после этого снова начала дышать.

Из машины все выглядело уже не так страшно. Особенно когда я дрожащими руками воткнула магнитолу и поймала радио с легкой музыкой. Теперь все это снова выглядело просто забавным приключением. Я решила пересидеть ночь в машине – выехать из леса в этой темноте я бы не смогла. Я вообще теперь очень удивлялась, что мне удалось сюда загнать тачку.

Благодаря релаксирующему действию попсы и бодреньких диджеев меня, наконец, отпустило, и я тихонько юркнула в сон.

Проснулась от холода, долго ощупывала пространство вокруг в поисках одеяла, пытаясь понять, что случилось с моей подушкой? Почему у меня так нечеловечески затекла шея? Когда открыла глаза и вспомнила, в какую жопу я себя загнала, мне почему‑то стало смешно. Вечерней паники не было. Наверное, потому что даже сквозь темную хвою прорывался рассвет, а веселые утренние птицы заглушали самую бойкую круглосуточную радиостанцию.

Всегда любила утро. Я легко просыпаюсь. Всегда раньше будильника. Потом я, конечно, могу еще хоть четыре часа валяться в постели и притворяться спящей. Но сам момент, когда уже можно выпрыгнуть из постели, я ощущаю как удовольствие. Это как открыть новую книгу любимого автора и знать, что предстоит столько увлекательных страниц! Это как начальные титры фильма, который обещает быть потрясающим. Это как сборы на первое свидание. Это как собеседование перед приемом на новую работу. Это как выбор новой машины в автосалоне. Это как в первый раз выйти на улицу в клёвом платье. Это как в первый раз ехать по незнакомой дороге. Это предвкушение, это предощущение, это чистый кайф! Ты только вступаешь в наступающий день, и сейчас, когда ты только выныриваешь из‑под одеяла и день еще не написан, ты можешь выбрать, каким он станет.