Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

Нина по–прежнему таскала подносы и ждала его на том же месте. Минуло уже больше двух лет с момента их первой встречи.

Они уже прошли вместе через многое. И у них даже хватило сил признаться друг другу, что то, что между ними – это уже не симбиоз. Что это не банальное содружество и продуктивное совместное времяпрепровождение. Но при этом у них не хватило духу произнести, что это любовь.

Отношения оставались бестелесными. Не то чтобы ни один из них не думал об этом. Но каждый боялся, что если они пойдут дальше, то потеряют искру, которая соединяла их. Нина даже разработала относительно стройную концепцию того, что отношения муза–художник не могут, просто‑таки не имеют права переходить в мир материальный. Несмотря на всю любовь с большим мягким знаком в конце.

— Несмотря на то что я его так любила, я не могла его попросту, как обычная баба, женить на себе, нарожать детей и заставить его гулять с коляской в парке, – воодушевленно и одновременно горько лепила словесный пьедестал под собою Нина. – Паттерн художник–муза исключает какую‑либо физическую связь.

Музы – вне тела для своих мастеров. Вспомни хоть Тургенева с его Полиной Виардо или Бальзака с его Эвелиной Ганской, чужой женой. Как только они приближались друг к другу на расстояние физического рукопожатия – сразу смерть, и творческая, и реальная. Даже насквозь плотский Маяковский мог любить только чужую жену, надежно удерживаемую от него цепью брака с Осей Бриком.

Какая же история про любовь, в которой рано или поздно не просочится «кровь»? Ведь не случайно, «кровь» – самая естественная, самая популярная и распространенная рифма к «любви» отнюдь. Это очень родные слова, потому они и тянутся друг к другу. Если в любви не пролилось ни капли ничьей красной жидкости, то ее нельзя называть состоявшейся. Либо один должен защитить, спасти другого от смертельной опасности. И тогда это будет закаленная в кровавой схватке любовь. Либо должна разыграться кровавая драма ревности. Хотя, конечно, самая естественная проверка – это проверка на совместимость кровей, проверка детьми. Без крови любовь как незакаленное железо – ломкая и хрупкая.

Видимо, судьба отчаялась ждать, что Нина и ее писатель решатся на что‑то серьезное, и взяла эту заботу на себя. Она организовала им такие красные реки, как будто выше них по течению стояла бойня, получившая большой предпраздничный заказ.

Сложилось все как в дурном детективе. Как всегда, Миша приехал в «Новогорск» с ящиком вискаря в багажнике и планами на новый роман. Нина с радостью принялась пробовать на вкус и то, и другое. Они ушли в творческий и спиртовой запой, совершенно перестали обращать внимание на окружающий мир, пока вдруг на руках Нины, барабанящих в официантской подсобке по пустой столешнице, как будто бы под ними лежала клавиатура, вдруг не защелкнулись наручники. Ее вывели из корпуса и повезли в СИЗО. Нина так удивилась, что почти не истерила и не сопротивлялась. Ей казалось, что все это какое‑то минутное недоразумение, и что буквально сегодня–завтра все, конечно же, поймут, что она не имеет никакого отношения к случившемуся на спортивной базе, где она всего лишь разносила тарелки, страшному преступлению – убийству 11 футболистов футбольной команды «Динамо».

Нина даже не сочла нужным нанимать адвоката. Ну это же бред какой‑то! Ей казалось столь же нелепым начинать всерьез тревожиться за свою судьбу и нанимать защитника, как выходить в летний день в песцовой шубе на улицу. Всем же очевидно, что это лето, и никакого снега и льда случиться не может! И всем известно, что она – не из тех, кто может кого‑то убить. Что за чушь!

Даже сидя в СИЗО, она внутренне не тревожилась. И напрасно. Потому что вопреки всей ее кристальности, хорошим отзывам коллег и реальной непричастности к серийному убийству, следствие неожиданно нашло против нее массу улик, а суд счел их вполне достаточными, для того чтобы признать Нину виновной и впаять 25 лет строгого режима. Ей бы, наверное, дали и пожизненное или «вышку», но смертную казнь в нашей стране к тому времени отменили, а пожизненным сроком считались 25 лет.

Только в этот момент Нина осознала реальность реальности.

Она вдруг ощутила, что все эти внешние события – это не тени на стене пещеры, это не фантомы и иллюзии, которые никак не в силах затронуть ее жизнь и внутренний мир. Она вдруг осознала их мощь и ужасающую силу. Они пробили ее духовноэстетский кокон, выцарапали ее оттуда и засунули в серую клетку с отморозками женского пола. Нина была настолько шокирована, что не могла поверить в подлинность всего происходящего, даже влезая в форменный арестантский наряд. Ей казалось, что она участвует в каком‑то подзатянувшемся приколе из программы «Розыгрыш». Конечно, она не была звездой такого масштаба, чтобы попасть именно в эту программу. Но, возможно, телевидение уже начало снимать вариацию этого шоу про простых людей, не очень знаменитых?

История писателя и музы из романтической новеллы начала неудержимо скатываться в трагедию. И 11 убитых футболистов хоть и поражали воображение чудовищностью доставшейся им смерти, но все‑таки были в этой сказке просто статистами.

Потому что по правилам трагедии погибать должен кто‑то из главных героев.

— Не могу отделаться от мысли, что его убила я. Все последние годы я была при нем как повитуха. Но я взялась за дело, будучи очень неопытной акушеркой. Понимаешь, когда он сидел в этом нашем пансионе и заливался водкой, мне стало так его жалко. Я потеряла хладнокровие. А у врача всегда должна быть холодная голова, отстраненный и ясный взгляд. Я же как студентка–практикантка в панике тут же вкатила ему «эпидуралку» и сделала кесарево. Вытащила из него текст противоестественным путем. Тактическая задача была решена – роман родился. В эйфории я даже не сразу поняла, что наделала. Я забыла, что тот, кто хоть один раз родил «кесаревым», уже никогда не сможет рожать естественным путем. Ему всегда нужна будет помощь.

Настоящая повитуха не хватается тут же за скальпель и не вскрывает пациента, чтобы выковырять из него плод. Она помогает, подсказывает нужные позы, делает массаж крестца, управляет дыханием. Помогает чуду, но не подменяет его собой.

А, может, я и помнила о том, что, проделав эту операцию однажды, я лишу его возможности рожать самостоятельно? И мне на самом деле хотелось, чтобы без меня он уже просто не смог, никогда не смог делать главное дело в своей жизни? Может, я нарочно это сделала, чтобы каждый раз он возвращался ко мне? Ведь мне, конечно же, хотелось, чтобы он приезжал снова и снова. А еще лучше – никуда бы уже от меня не уезжал.

Тогда, когда мне казалось, что я его спасаю, на самом деле я уже закладывала в него смерть.