Альберт Фейгельсон - Долина Дестино

…

– Ты наверно знаешь. Многие, кто пытался найти свою симфонию в долине уходили в горы или в те места, где нет людей и рассвет можно встречать один на один с солнцем. Нет, не потому что они перестали любить, или им надо было очистить свою душу. Просто пытались одиночество заставить искать другой мир, надеясь, что именно в пустоте, освобождённой от всех преград родиться новый звук известный только им. Испытав это на себе, могу заверить, что самые красивые сны, – это сны, освободившиеся от внешнего мира. Но они по-прежнему одиноки, и расставаясь с ними, лучше про них не вспоминать. Это как самые далёкие миражи в пустыне. Рождаются тогда, когда ты умираешь под палящим солнцем от жажды. Я верил в это и ушёл из деревни, где жил. Я был пленником своих идей и семь нот завладели не только моей душой, но и разумом. Ты знаешь, я не пытаюсь рассказать тебе всю правду, да её и нет. Сегодня уже даже не могу сказать, зачем она нужна, когда есть ложь. Не думаю, что есть сегодня человек способный раскрыться до конца, но и также тот, кто сможет укрыться полностью от света.

– Я знаю, Повелитель ветров. Прикладывая руку к губам, показывая, что надо говорить тише с улыбкой на лице сказал Атикин.

– Маг ароматов, так его зовут люди. Голос прозвучал вперемешку с треском догорающего костра. Паленья, пытаясь найти последние силы, извергали из себя больше звуков, чем огня, но даже этой капли хватало трём путникам оставаться в тепле.

– Двигайся поближе к свету. Грейся и прекрати говорить глупости. Он простой знаток законов природы, и он научился ими немного управлять. Ни чего общего с магией это не имеет. Накрыв Дивэда одеялом очередной раз за ночь, маг протянул руки к огню, сказал: – «Согласен с тобой. Желание творить – несёт за собой шлейф необыкновенных фантазий, а единственная возможность освободиться от этого – это творить. И попавшие в этот замкнутый круг готовы лучше пропасть, раствориться, чем разорвать его»

– И я о том же. Вот так ваш верный слуга и стал невидимый. Его смех был наполнен сарказмом, злостью и уже наверное не подчиняясь ему он стал заполнять тишину, заглушая собой все звуки леса ожидающего рассвет.

– Кто так смеётся? – вытягивая руки вверх и освобождаясь от одеяла, произнёс Дивэд.

– Всё-таки разбудил. Со злобой в голосе произнёс Атикин. – Поспи ещё немного, я его отправлю собирать грибы для супа, а ты поспи. Ложись, мой хороший нас ждёт ещё длинный путь.

– Если ты умеешь варить суп, то я схожу за грибами.

– Сходи куда-нибудь уже, только дай ребёнку поспать. Сказал маг, указывая в пустоту в сторону леса. Давая понять, что тот может идти.

Пометки на полях…Не хватает эпохи помещённой в ушко иголки. Мгновения, ценою больше жизни, перевернувшее всё понятие о самом Атикине. Он признался перед самим собой. Не знаю зачем, но когда мне его дал почитать Анил (после стилистических своих правок), я практически поменял своё мнение о нём. Хотя главное правило отражения ни один из героев не смог переделать ни в нашем эксперименте, ни в другом. Прочтите его, а потом я добавлю, чего не хватает: – «Что лучше всего говорить тем, кто спрятался во время жизни за собственные проблемы, а упав один раз, даже не попытался приподняться. Начать со слов скорби о самом себе или радости, что остался по прежнему жив или с скомканных чувств, что выглядят как кусок бумаги на котором пытались нацарапать сломленным пером без чернил. Самый большой страх сделать шаг вперёд, может распахнуться безграничный мир, что напугает ещё больше. Может им оставить его, таким как он, есть. К солнцу руки не протягивать и просто доволочить свои дни, отсидевшись в темнице своих грёз. Но мы же когда-то стремились подняться, будучи детьми, карабкались на плечи к отцам, взбирались на ближайший холм зимой, потом спускались с него на санках. Значит нам не совсем чуждо стремление вверх. Кто это останавливает? Что становится той преградой, и почему мы боимся заглянуть за неё? И кому то всё-таки в этой долине это надо, чтобы ты стал таким?

Ища ответы на эти вопросы, я всё больше путался и уходил от истины. Сегодня, поклявшись своими детьми, что я закончу свою книгу и передам её магам. Хочу последний раз попытаться пробраться туда, куда я даже боялся подумать зайти – это не моё сознание и душа, это не мои чувства и мысли, это не моя муза и не написанная музыка. Всё это всегда шло по тонкой тропинке жизни между тьмой и светом, оставленной мной лишь потому, что я спрятал правду так глубоко, что сам уже поверил, что она мне не нужна. Да мне легче было обманывать себя и других, но сегодня я хочу признать, что правда от этого не исчезла, а просто, закрыв дверь, притаилась. Были моменты, я ощущал себя навозным жуком, копошившемся только в своём помёте. Но удивляло не это, я никогда не пах. Маг ветров снял с меня наверно даже запах пота и я, имея тело, был невидимым для других. Меня не замечали до того момента, пока я не начинал играть. При помощи музыки я вознёсся над всеми зловониями, отшвыривая весь мусор прочь, превращая его для людского взгляда в золотой песок. И крепко вцепившись в своё умение, я отточил его до самой совершенной формы мастерства став лучшим среди лучших. Но буду честен, хотя бы сегодня – у меня не было выбора, иначе страх перед войной разъел бы меня изнутри, как червь разъедает труп. Я ненавидел себя за это с каждым днём всё больше и больше. Но каждый страх, словно невидимый строитель, закладывал всё более прочный фундамент для башни отчуждения, куда мне пришлось со временем переселиться навсегда. Я ловил себя на мысли, что моё время сочтено и даже самоубийство вряд ли смогло бы меня спасти.

Не скрываю, меня очень интересовало, что скажут про меня, более того, мне нужна была хвала, как воздух и утренняя симфония для долины. Однажды увидев смерть и оказавшись со своим врагом один на один, я не выиграл, – я проиграл. Приобрёл возможность дальше дышать и приобрёл для сердца льготные условия для стука, но это не то, что мне надо было. Я стал пленником страха войны. Нет, меня не волновали жизни моих придворных и моей армии. Выбросив историю, я желал написать свою, где меня вознесёт мой народ на лаврах успеха, но не поле сражения. Я учёл всё. Даже где-то внутри признавал надобность войны как то, что укрепляет любовные узы, и воспитывает сострадание, ведёт людей к самопожертвованию и может дать им возможность проявиться как личности. При том при всём, что она может породить ненависть, жестокость и разрушающая её сила несравнима с природными катастрофами. Но я, вступая на эту узкую колею, не учёл одного – везде должен быть баланс. Как нельзя сыграть всю симфонию на одной тональности, так же и жизнь невозможно никогда отыграть в одном ритме.