Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Зацепили! – вдруг заорал первый, в бахроме. – Тянут!.. – и тут же наклонился к соседу: – Кого? А?., если не секрет?

– Не секрет, – «галстук» всмотрелся. – «История государства Российского» всплыла! А ведь как заякорили! Снова ваши, Олег Евгеньевич! Карамзина затмить взялись! Всё идет по плану! Не так ли?

– Черт… – Новиков нервно барабанил пальцами по столу, сидел бы тихонько под Парижем… Нет же подался в стан… Но не мой! Не мой!

– Так ведь за всех в ответе, договорились же, Олег Евгеньевич! Так что кормите, подпитываете безнравственность оппозиции. На ваши деньги автор уничижительно, будто сожалея, пишет, что состоялось-таки оно, государство-то! Ведь на страницах не история страны, а история его отношения к выдуманной им России. Выдуманной для оправдания собственных промахов, нелюбви и презрения к ней. Этакие комиксы-лубки. Но затмить Карамзина не вышло. Да и ценят комиксы в других странах и других парламентах, а не в том, где сидите вы, и чуть что восклицаете: В центре нашего внимания – человек!

– ???

– Это программа вашей партии – могу переслать.

– Вы, что… на свободу слова…?! Опять?!

– Не лукавьте! Нет ее, абсолютной-то. Есть допустимая свобода, и только!., допустимая, в том числе и печати. Допустимая нравственной планкой общества, которую и формирует автор с издателем! А иначе педофилию надо разрешить! Что там по плану у вас дальше? Законопроект?

– Господа, господа, мы отклонились, – тряхнула головой «шевелюра».

– Интересно, кем представит автор Багратиона?! – не унимался «виновник».

– Да, как же-с! Сударь! Изумляюсь вам! Как же-с героя-то!? Разве не кощунственно звучит в устах-то ваших?

– Оккупанты мы, Петр Кириллыч, оккупанты по-нынешнему в Грузии, – тот усмехнулся. – Потому и сложность, незадача. Ведь так!.. – голос зазвучал торжественно, – так!., оккупантам не служат! Так, за оккупантов не сражаются! Так, не прославляют их своим именем в веках! Имя!., меняет всё! Неразрешимая задача, у автора «Истории» Петр Кириллыч! Пришлось вызывать мусорщика!

Ох! Ох-охо-хо! – Дублет затрясся на плечах хозяина. – Вот гостю-то голову заморочили! Имя! А как же с проспектом Буша в Тбилиси? Опять ведет в тупик?! Ох-ох-охо-хо! – И пригнулся к столу. Тот закачался.

– Да, что ж это такое господа?! Кто заякорился?! – не выдержал Безухов. – Кто вызывал-с?!

– Человечество, Петр Кириллыч, человечество. Сами же говорили – великий род пишет жалобу на полководцев. А это, – «виновник» кивнул в глубину зала, – всего лишь «вещдоки». Не более.

– Ах, вот в чем дело, сударь… Тогда… тогда есть и еще свидетельства! – протянул гость. – Да-с! Есть! Я говорил… меня прервали… Всё так странно… Карамзин… Но эти портреты и труды… даже идеи… живы. Всенепременно живы. Как и… вы изволили выразиться?., «вещь-доки»? Ведь в портрете главное – глаза, – Пьер указал на свои. – Изнуряющие, испепеляющие и только порой… врачующие.

– Скажите, любезный, раз уж всё знаете, а где глаза романа? – «дублет» заложил руки за голову, выпрямил спину и с любопытством глянул на гостя. – Что есть они посреди сотен страниц? Было бы неплохо узнать… да разделить с ними вину, кое-кому, чего уж там! Мне начинает пассаж нравиться!

– Да, да, вот поясните, где они? Глаза романа? Сколько не напрягался – не видел! – откликнулся Новиков.

– Нельзя найти то, чего нет в ваших страницах, – заметил «галстук».

– О, нет, сударь! Нет-с! Они прячутся за каждой строчкой, – воскликнул Пьер, – ищут, влекут-с, потрясают и… обязательно любят. Да, да, господа, любят-с! Без этого никак.

– Но карауля на каждом шагу, могут и добить! Не так ли, граф? Растоптать и уничтожить? – «галстук» негромко хлопнул ладонью по столу.

– Конечно! Безразличие знакомо не им, но автору. Он насилует строки… бывает и такое. Да-с, бывает. Однако, поверьте, те всегда упираются, господи, это так видно… Глаза непременно коснутся вас, тронут-с…

– Да что ищут-то? Как определить? А если прячутся? – не унимался издатель. – Поймите, мне профессионально важно!

– Они очень хорошо видны, – прошептал Безухов, – потому что сами вглядываются в читателя… и это важнее. Перед глазами не книга, а человек! Нагой человек, господа. Да-с, нагой. Не книга, а полководец, – добавил он. – Именно полководец. Ведь тоже зовет на бой, собирает и трубит-с… Поскольку смел, прозорлив, отчаян. И тоже подсуден – ведь томиться под страшным обвинением! Не ведая сроков!

– Позвольте, позвольте, это ж те самые баррикады… с кровью, – вмешалась «шевелюра».

– Баррикады. Но не с кровью, а с любовью-с! Не гнать, давить и убивать, а прощать, любить и обнимать. Просто та баррикада – выше. Неизмеримо выше! Да-с! Виднее всем.

Пенсне снова оказалось в руках. Платок принялся за дело.

– Вот мы… смотрим друг на друга, и не понимаем о чем спорим. Оттого и беда за столом-с. А вовсе не в цвете панталон, простите великодушно за сравнение с военными. Или в оправданиях Наполеона – их не было даже в мемуарах. И кто-то прольет кровь… в истории, а кто-то… поделится добром. Извольте принять такие доводы-с! И от погон-то не зависит. – Мужчина дыхнул на пенсне. – Мой лучший друг это понял на смертном ложе, а я сейчас… – Он опустил голову. – Уж не знаю… кем буду-с, если и теперь…

– Тоже судить, что ли?! Страницы-то? – воскликнул Новиков.

– Безусловно. Каждого полководца, господа, каждую строчку. Непременно-с!

– Но бумага! Книги! Где разумность? – раздражение не скрывалось.

– Те же монументы… А разумность только мешает, – пришел на помощь человек в очках, – она требует благополучия, а не благонамеренности. Второго требует душа. А спутник первого – жертвоприношение. Ради идолов! Ну и семьи, статуса, любовниц… Да много чего выдумано для оправдания!

– О! Я понимаю вас, понимаю сударь! – Пьер восхищенно смотрел на человека в галстуке. – Вы и впрямь сказочник! Да-с! Удивительный, чудный сказочник. И пусть… никто не отнимет у человека права на жертву, но и не дает права на жертву людьми… другими людьми-с. И как только эти «другие» отпадут – ни один из первых свою жертву не совершит! Жертвоприношение прекратиться! Прекратиться… господа! Как просто! – Он с надеждой оглядел лица. – И я… мы… наверное можем что-то сделать для этого. Даже обязаны-с! Вот, сейчас, здесь, в комнате.

– А что? Зеленое сукно уже есть. Нужен судья! Я же говорил! – С сарказмом заметил человек в дублете, вставая.

– Увы. Все изменилось уже в двадцать восьмом, – уныло заметил Новиков. – «Куклу с миллионами» режиссера Комарова, «Черный конверт» и «Великосветское пари», Стенбергов, заменил плакат «Механизируем Донбасс!» Так решил тот судья. И плевал он на время прошлое… А потом, кумир немого кино, – заметьте, – он наклонился к человеку слева, – не мой – читателей!.. – Гарри Пиль, да, да – «Черный конверт»… поклонником которого был Валентин Катаев, а упоминал Маяковский – подался в эсэсовцы. Так что глаза ваши «прошлые» меня разочаровали, как и «вещдоки». И никакой водки не понадобилось! Вот вам мой ответ! Обухом! Как желали! Давайте-ка лучше ко дну… тьфу, по домам господа.