Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– Пополнение падалью? Да ведь они, в таком случае, не понимают что делают! Ведь не понимают?! Скажите?! – о чем-то догадываясь, закричала Лена. – Неужели ничего человеческого не остается?!

– Не поверите – остается, – чуть смутившись, ответил человечек и долгим взглядом посмотрел на нее.

Спасительная тишина паузой вернулась в зал, жалея Лену, будто понимая пределы и глубину терпения, на которые посягнула, оставив несчастную женщину одну. Давая возможность прийти в себя. Собраться. Чтобы, как и в жизни, с новым испытанием заявить о слабости человеческой. Громче, кратно, на всё сознание, во весь голос, стараясь в очередной раз оправдать ее, слабость, примирить с гневным осуждением мира и с надеждой, наконец-то, быть услышанной.

Но пауза потому и называется так, что проходит.

Человечек отвел взгляд и чуть опустил голову:

– Отыскать сложно, человеческое…

Нотки в голосе, тональность речи изменились, будто и в нем вопрос удивил кого-то, тронул нити, сплетения и струны, каковыми одарен каждый ступающий на землю. Которые редко слышим, еще реже отвечаем, и даже слезы принимаем за обычное, временное и знакомое. Не догадываясь, что плачем не мы, а тот, отвергнутый нами человек, который до последней секунды пути нашего стоит за спиной на коленях, с протянутыми руками, а мы бьем по ним и отталкиваем…

Однако, дорогой читатель, это удивление и «тональность» тоже всего лишь пауза. Для вас. Как и для нашей героини. Вы ведь в чем-то похожи? И тоже нуждаетесь? Ну, хотя бы в отдыхе. И хотя бы на минуту. Сходите, прошу вас, поставьте чаю.

– Отыскать сложно, – повторил мужчина.

Он уже смотрел на гостью.

– Подозреваю, есть нечто неуничтожимое – предмет моего особого интереса. Вот всё знакомое отложу, а там – что-то трепыхается. Кроме меня никому не удавалось обнаружить! – Брови дернулись вверх, голова снова гордо качнулась. – Всё дезу поставляли… мол, чист, получите. А манекен выходит с брачком-с. Теперь ждут моего заключения. Точнее, кого-то важного… и я должен не пропустить. Выловить, так сказать, среди потока поступлений. Да и профессиональный интерес, опять же… сами понимаете. Ведь знакомо? Впрочем, я только цитирую ваши наставления, странно, что не разделяете… – Голос звучал уже с нотками отчаяния.

– Какого вашего заключения… ждут? – Елена сунула платок в карман – запах исчез. – Кому оно нужно? Кто за вами?! Для чего им «особенные»? Кого не должны пропустить?! – Женщина нащупывала смысл последних слов разговора, перебирая вопросы. – И вообще… большинство людей всё устраивает. К примеру, меня. Знакомых, подруг. Для чего вы рассказываете? Куда клоните?

– Не-е… вас в расчет никогда не принимали. Да и как? Ведь слишком много – сама же говоришь.

Фамильярность уже не задела гостью.

– Вам туда, – человечек устало махнул рукой, как-то съежившись. – К этому… который первую цензуру ввел – также не понравилось. Уж два тысячелетия как с баррикад не слазят. Вам через галерею. – И грустно добавил: – подвели меня.

– Галерею? Какую?

– Еще не показывали?.. – он вздохнул. – Сбоит машина. Н-да… Видать и впрямь пора на пенсию…

Лена могла поклясться, грусть в глазах незнакомца была искренней.

– Ну, так покажут.

Человечек посмотрел на пол и задумчиво подвигал ногой.

– Всегда от оков-то железных, а сейчас всё больше от нравственных. Революционный поворот, в борьбе-то. Внедряют новую мораль! Наномодель. – Грусть в голосе была очевидной. – Прогресс. Ведь цензура, свобода слова, узники, как ее… «совести», язык ведь сломаешь – и причем здесь она?.. – только полустанки. Меж рабством физическим и оковами устоев. Надо бы сбросить. От первого-то почти избавились, а к последнему только приступили. Не прижились у нынешних заповеди – нет им хода в храм. А новая мораль исполнителей требует. Так что ковать и ковать велено – помощников-то! – Он кивнул на кучи. – Рабочий день увеличили, давай, говорят, по-стахановски! Хоть в профсоюз жалуйся. – Тяжелый вздох вырвался из груди.

– Вы как недовольны? – Лена уже удивлялась не всему.

– Смущает бесплодность… – брови с сожалением поднялись. – Конца не видно. Ведь снова что-нибудь придумают. Народ-то подбивать всегда увлекательно… так просто на бойню не пойдут… Витает новая идея! Проходил тут один… «Не позволю!» – кричал.

– Проходил? Кто?

Сердце женщины забилось сильнее.

Человечек поднял брови.

– Проломил! Развалил штабеля, разбросал инструменты, оскорбил, разломал дверь, – он кивнул за спину, – чего ее ломать – она раздвижная… недавно починили! Первый раз такое было! «Проходил»! – с издевкой повторил он. – Видать, кому-то из «галстуков» не повезло… Теперь вот осматриваю каждого изнутри, до расчленения. Техника безопасности! Кстати и второй… помоложе… туда же, но уже спокойно. Глянул на меня свысока, даже презрительно, как о смерти-то его спросил… мол, не боится? Раз напрямую прицелился…

– Да вы сумасшедший! – закричала Лена, не выдержав. – Вы просто сумасшедший! Что же вы тянули! Когда? Когда проходили?

– Очень может быть… а кто не сумасшедший?.. – тихо ответил мужчина. – Значит не остаётесь? Всё-таки приговорили?.. – И медленно побрел в сторону ванн.

– Постойте, – подозревая ужасное, громко сказала Лена, и тут же сама удивилась задуманному. – Постойте.

Человечек обернулся.

– Хотите… – она замолчала, будто понимая, наконец, глубину и смысл увиденного. – Хотите, – повторила она, – мы пойдем вместе… Туда, где сверкают купола. – И снова умолкла.

Незнакомец замер в полуобороте, брови поползли вверх, застыли и… вернулись на место.

– Врете вы всё, – вдруг прошептал он и, сжав ладони, поднес их к губам. – Никуда вы меня не возьмете. Огонек умирающей лампы уже не вспыхивает между светом и тьмой… освещается только табличка, что висит на каждом доме, где вы прячете души. Где и случается настоящий «Хэллоуин». А я уже стар… не до карнавала. Простите, но за третью неудачу платят.

Человечек что-то забормотал, отер рукавом глаза, повернулся и двинулся к прозрачному полукругу. Створка «душевой» отъехала во второй раз, и тут мужчина вдруг повернулся к ней:

– Берегите снимок, берегите, что бы ни случилось… ведь на нем… ваша мама.

Лена вздрогнула, попятилась и, осев вдоль стены, начала раскачиваться, напевая мелодию «Шербурских зонтиков».

Сквозь прищур глаз ей виделись сполохи неона, кислотный ливень, контуры ванн и тень несчастного. Потом видения исчезли.

В эти несколько мгновений, существо в платье не было человеком – оно стало просто маятником. Без тела, мыслей и души. Словно чья-то властная рука, одним мановением, взмахом, повелевая невидимому оркестру замолчать, погасила в ней всё, что еще сопротивлялось воле владельца. Грубо, безжалостно и быстро вышвырнув из сознания женщины правду, которую непосильно видеть и слышать людям. Переживать и прикасаться. Ибо для другого в начале начал пела его, человека высота, на иное рассчитывала вселенная, оберегая детище своё, заслоняя слепотой при жизни и отделяя неминуемое смертью. Неминуемой тоже.