Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

Полина остановилась. Она уже слышала этот голос… «Где?., когда? Нет, нет! Я не согласна! Было бы не так! Не так! Я искренне помогала бы людям, всем, чем могла бы… стань такой же, как Ленка. Равной. Я не повторю ошибок. Мне нужна самая малость. Я поняла. Матисс для статуса не нужен! А «Очарованного странника» я читала вовсе не для этого! Не в них дело!..»

Тут она вспомнила о событии неделю назад, которое, как понимала сейчас, было «первой ласточкой». Женщины бродили по выставке – привезли часть работ с московского «биеннале». Тогда же Полина впервые искренне удивилась… но не экспозиции, а подруге. С работами было всё ясно, как и каждому, кто бродил вдоль полотен и конструкций, заложив руки за спину, или стоял, глубоко задумавшись. Позы и движения посетителей были маской, как и магия имен обмана.

Она помнила тот момент… Может «изменения» начались тогда? Говоря что-то восторженное у одного из «творений», Полина заметила на себе странный взгляд Елены, которая, чуть погодя, спросила:

– А тебе важна виртуозность мастера, способность передать сходство? Манера? Или своеобразие видения, как у поклонников абстракции? Что ближе?

– Да, в общем, интересно всё.

– Короче, просто считаешь долгом? Побывать? Чтоб не ударить в грязь лицом?

– Да ладно, – засмеялась она тогда. – Сама же учила: способность поддержать разговор, как и показать ум, прямо зависит от упругости кошелька.

– А я принимаю искусство только в одном случае… с некоторых пор, – Елена вдруг опустила глаза.

Это движение никак ни вязалось со словами, брошенными секунду назад. Да что слова – с привычным образом подруги. И пока удивленная Полина мерила ту взглядом, «изменения» продолжались:

– Понимаешь, «оригинальность», своеобразие, часто маскируют отсутствие таланта, стремлением «поделку» выдать за искусство. Особенно преуспели сюрреалисты… хотя были не первые, – она вдруг посмотрела на Полину странно решительно. – Ведь и они – только результат. А сейчас, я точно уверена, как определить «настоящее». Я обязательно должна испытать то же, что и художник, цель которого и есть – передать взволновавшие его чувства! Больше ничего! Понимаешь?.. Ни-че-го! И если я вижу кардинала Ришелье, в капюшоне монаха, то это не может оказаться «Шаляпин в образе Мефистофеля», как написано внизу. Ему не удалось! Передать. Ни образа, ни чувства. А вот если удалось, если случилось… Возьми стихотворение Болдова «Я увидел во сне Петропавловский шпиль…» – заплачешь!

Глаза подруги горели. Полине даже показалось, что плечи той распрямились, и она стала выше ростом.

– Если случилось, – повторила Елена, – должно вершиться главное предназначение искусства – переживания мастера, его чувства должны совпасть с моими, отозваться и удвоить их. Здесь, – рука легла на сердце. – Если конечно они у него есть – особые, доступные только совести. – Взгляд был полон знакомой решимости. – Но! Без второго, первое – ничто! – И, повернувшись к полотну на стене, добавила: – Если модернист хочет «выпендриться», ему обычно это удается. Удается и передать свое желание. Зритель понимает его чувства. А догадливый и мотивы – вспомни Дали! Но удвоить у меня ему нечего. Нечего удвоить! Не тронет, не отзовется. Заденет, удивит – но не даст. Так и в музыке… и в театре…

– Да что же нужно тебе от них! – Полина помнила, как воскликнула, возмущенная не столько категоричностью, но сменой маски, а как теперь поняла, и позиции. – Всем не угодить!

– Да нет… угождают… «новые» Фаусты» этим и занимаются… – прошептала подруга. – А мне нужна тихая радость от протянутых рук. Близость… понимание, что оба хотим того же… что я не одна… – она смутилась, но тут же попыталась пояснить: – Только ты делаешь это словом и поступком, а он добавляет еще и кисть. И если картина мне нравится, значит, художник преуспел более меня. И стоя перед ней, я краду это «более» – для того и писал, и выставил полотно. Только! Совершаю самую чудесную кражу в жизни… Самую открытую, ведь мне ее предлагают! Пью лекарство от равнодушия… А эти, – женщина кивнула за спину, – им лучше выставляться на триеннале… нет, пожалуй, реже.

Они медленно двинулись дальше.

– Однажды я увидела миниатюру – «Говорящие дороги». Какой-то малоизвестный художник… по-моему Мамедов. Горы, ущелье… или пропасть, вид с одного края на другой. И чтоб написать картину отсюда, с этой стороны, надо было подняться по петляющей дороге напротив и спуститься уже по этой… потом встать, увидеть и… замереть. Смотрела и думала: почему «говорящие»? Потом поняла. Вот так, веками, люди молча и медленно поднимались… следуя по каким-то делам в соседний аул… или селение. Путь долог и говорить не с кем, кроме себя… со своими мыслями, думами… с дорогой, короче. Вот, скажи, о чем мысли, когда никто не мешает?

– Да обо всем, мало ли? – Полина пожала плечами.

– Верно. О жизни… которая застыла вместе с утесами, долинами и облаками… потому и можно охватить ее всю… понимаешь, всю. Чего никогда не сделаешь внизу.

Глаза женщины уже смотрели вверх.

– Только на этой дороге увидишь другую – свою. И поговоришь… Так поплачешься, как никогда и никому… – она вздохнула, опустила взгляд и добавила: – А потом сели на поезда, самолеты да машины, и думать-то перестали. Вернее думать стали по необходимости, с целью, предметно. Появились проблемы, нет… нашли… нашли проблемы стринги и силикон. Находки с мотивом, для пользы. Так ведь искать только начали! Ох, поищем мы, поищем… Ох, найдем… – Елена остановилась и снова посмотрела вверх. – А то… то ушло… вместе с душой. – Натянутая улыбка уже не удивила спутницу. – С тех пор и стремится человек… в уединение… поговорить с дорогами… у костра или камина, а то и просто дома… найти что-то кроме… понять… Помнит ведь. – Елена усмехнулась, вспоминая, как иногда ночью, отец одевал халат и крадучись проходил в зал, где потом долго горел свет абажура… но тут же, будто стряхнув мысли, добавила: – Это-то художник и заметил, выцепил, запомнил и подарил! Так-то!

– Ну, да… я согласна, – Полина даже обрадовалась. – Правда, современная молодежь вязнет еще глубже. – Казалось, она нащупала общий подход.

– Увы, так думали и сто лет назад. И сейчас не все. – Елена ускорила шаг. – Вон, Владимир Козин, с группы «Новые тупые» – довольно известная фигура у тусовочной молодежи, по поводу будущей «Manifesta» в Петербурге, выставке современного искусства, которую уже окрестили знаковой, высказался очаровательно и точно. В том смысле, что всем, кроме тех, кого можно пересчитать по пальцам, она до фени, да и мы ей вряд ли интересны. Разобрался!

– Видать, побывал на биеннале! – подхватила Полина.

Обе рассмеялись.

– И это после впечатлений «продвинутой» и отобранной группы школьников о московской… – той, что перед твоими глазами. Им вообще экспонаты напомнили туалеты в деревне.